— Иди, сынок, с миром и вернись с миром!
— Не волнуйся, мама, скоро увидимся! — отвечает Соломон.
Партизаны продолжают свой путь. Они выходят к вельбовской дороге и, пригнувшись, движутся по обочине за кустами. Время от времени Соломон принимается тихо насвистывать. Это не просто свист, а песенка-намек, идишский мотивчик о десяти братьях, хорошо знакомый Вениамину.
Вениамин, притаившийся невдалеке в кювете, слышит знакомый мотив, бесконечную легкомысленную песню, которую некогда насвистывали два друга-студента в комнате московского общежития.
И вот еще одна встреча — партизан с Вениамином. Пятеро вооруженных людей — немалая сила. Теперь группу ведет Вениамин. Они быстро спускаются к реке, находят лодку и пересекают реку. Проходит несколько минут, и вот они уже стоят в тени деревьев рядом со штиблем. Здесь к ним присоединяется подросток — Лейбка Гинцбург. Паренек сильно повзрослел за эти дни. Он лежит в укрытии рядом с мертвым телом своего брата Шимки, наблюдает за тем, что происходит в штибле.
В склепе Старого Ребе по-прежнему бормочет псалмы черный габай Арон Гинцбург. Его глаза зажмурены, лицо обращено на восток, губы бормочут древние слова древнего языка.
Я несчастен и истаеваю с юности; несу ужасы Твои и изнемогаю. Надо мною прошла ярость Твоя; устрашения Твои сокрушили меня…[69]
Беда! Ужасная беда приближается к Гинцбургу. Курт Вирт, командир фашистского взвода, пробуждается от дремоты. Он зевает и смотрит на часы: час тридцать. Черт подери! Снова напились… Немец встает, потягивается и направляется в соседнюю комнату — проверить, что делают евреи, а заодно, возможно, вытрясти из них еще немножечко ценностей. Они ведь хитрые, наверняка припрятали что-нибудь. Он открывает дверь и в изумлении выпучивает глаза: жертвы исчезли! Его вопль поднимает на ноги остальных. Так и есть! Гробница опустела, и лишь старик в ермолке продолжает бормотать свои молитвы:
Не скрывай лица Твоего от меня… не уподобился нисходящим в могилу… Укажи мне путь, по которому мне идти…[70]
Сначала на него кричали; Арон Гинцбург молчал. Затем стали избивать кулаками, прикладами, сапогами; Арон Гинцбург молчал. Прострелили колени; Арон Гинцбург молчал. Тогда три автоматные очереди прервали жизнь кладбищенского габая Арона Гинцбурга. Одна из пуль рикошетом задела светильник; стекло лопнуло, огонек взметнулся и погас.
И тут же дрогнула земля, странный звук послышался в ночном небе. Закружилась голова у эсэсовца Вирта. Немец встряхнулся — прилично же он накачался этим вечером! Уже и землетрясение чудится. Не землетрясения ему нужно бояться сейчас, а начальника гестапо. Вот уж кто всыплет ему по первое число за то, что упустил евреев. Может даже послать на фронт. Доннерветтер!
Где бы теперь раздобыть новых евреев, чтобы оправдаться? Наверное, и сбежавшие не успели уйти далеко, так что не стоит терять времени. В темноте шатра слышны слова команды. Один за другим эсэсовцы и полицаи выходят из гробницы прямо под наставленные винтовки партизан. «Хенде хох!»
Через пять минут все кончено. Мертвые враги лежат у порога штибла. Партизаны собирают трофейное оружие, снимают с эсэсовцев униформу, увязывают в узел теплую одежду и сапоги. Вениамин предлагает провести их скрытой дорогой, через пещеру. Партизаны входят в гробницу; масляная лампа из штибла освещает шатер, могилу, угасший светильник на столике, распростертое на полу тело габая. Арон Гинцбург лежит лицом вниз, в землю.
Лейбка бросается к мертвому отцу, заливается слезами.
— Быстро! — командует Вениамин.
Он сдвигает в сторону столик, поднимает дорожку… Что это? Чудеса, да и только! Под плетеной дорожкой нет ни крышки, ни дыры, ни ступеней. Сомкнула земля свой зев, нет больше пещеры, если вообще была…
— Дядя Соломон! — молит Лейбка. — Надо похоронить папу и Шимку!
Соломон колеблется — уже поздно. Но он не может отказать этой мольбе. В углу штибла находятся заступы и другой инвентарь могильщиков. Партизаны молча выкапывают неглубокую могилу рядом со штиблом. Белый китл габая служит последним покрывалом для него самого и для сына. Люди работают молча, не произнося ни слова. Тела опускают в могилу и забрасывают землей. Кончено. Молча стоит Лейбка над свежей могилой отца и брата.
— Пойдем, хлопчик… — говорит ему один из партизан и обнимает за плечи.
Они возвращаются той же дорогой, по которой пришли. В гробнице Шнеура-Залмана, наставника и учителя хасидов Хабада, великого адмора, чья святость защитит нас, лежит на полу мертвый светильник. Тьма завладела Господним миром. Не горит больше Негасимый огонь, искра Бесконечного света на могиле Старого Ребе. Не греет больше его пламя эту часть огромного мира.