Странное дело: чем скучнее рассказ об изюмном вине, тем больше воодушевляется рассказчик.
— Ефим Айзекович! — снова прерывает его Вениамин. — Но почему, во имя Всевышнего, по какой такой причине вы оставили столь уважаемую профессию резника и занялись изюмным вином?
Старик качает головой. Всему причиной заместитель фининспектора. Дело было в двадцать третьем году. В один прекрасный день, незадолго до Песаха, когда солнце сияло в небесах, по горло занятое просушкой грязных улиц и подготовкой мира к весне, в доме Фейгина отворилась дверь и вошел заместитель фининспектора Сидоров. Под мышкой Сидоров держал папку.
— Фейгин! — сказал он, усевшись на стул. — Я слышал, что есть у тебя хорошее пасхальное вино собственного изготовления. Принеси-ка его, чтобы я понял, о чем речь.
Что делает Хаим-Яков, услышав такие слова? Ясно, что прежде всего смотрит он на папку под мышкой у Сидорова, смотрит и сомневается. Известно ведь, что в этой папке подшиты протоколы, заявления, кляузы, налоговые декларации, инструкции и прочие тяготы на головы народа Израиля. Известно также, что стоит только Сидорову открыть свою папку и написать протокол о незаконном изготовлении вина, как тут же грянет конфискация имущества вдобавок к трем годам тюремного заключения.
— Ну, что же ты, Фейгин? — говорит Сидоров и откладывает папку в сторону. — Чего ты боишься? Неужто не угостишь меня своим знаменитым красненьким?
И тут Хаим-Яков отбрасывает свои сомнения и, как святым духом зачарованный, ставит на стол бутылку кошерного вина и подобающую к нему закуску. А что делает необрезанный? А необрезанный выпивает первый стакан, причмокивает и исполняется восхищения. Потому что виноградное вино и водка не были тогда распространены в Гадяче. Пили тогда в Гадяче самогон, а вкус самогона так же далек от вкуса хорошего вина, как запад далек от востока. Удивительно ли, что так понравился Сидорову его первый выпитый стакан?
— И сколько же стоит бутылка такого вина?
— Шестьдесят копеек.
— Если так, — говорит Сидоров, — то ты просто дурак. За бутылку такого вина нужно брать не меньше рубля!
И он вытаскивает из кошелька три красненькие бумажки и покупает, чтоб мне с места не сойти, пятьдесят бутылок вина! Ведь фининспектору положена скидка…
И с того самого дня начала разворачиваться новая винная история. Испили твари земные изюмного вина и увидели, что хорошо оно. Все — от самых уважаемых гадячских гоев до ценящих хорошую выпивку гадячских евреев — все повадились ходить к Хаиму-Якову и в один голос требовать: а подай-ка нам изюмного вина, причем по рублю за бутылку! И было это во времена нэпа…
— Во времена нэпа… — задумчиво повторяет старый Фейгин, оглаживая свою каштановую бороду. — Жизнь тогда вроде бы вернулась в прежнее русло. Те же лавки и те же евреи в лавках, тот же рынок и те же люди, суетящиеся в поисках заработка и удачи в делах. А удача, Вениамин, дама непостоянная, легкомысленная: к этому повернется лицом, а к тому — спиною. К одному липнет, как зараза, а от другого убегает, отворачивается, да еще и язык показывает! Мне вот тогда повезло с этим вином. Не было в Гадяче свадьбы или какого другого праздника, чтобы не ставили на стол бутылку моего изюмного. Спрос все нарастал, покупали по-всякому: кто бутылку, кто ведро, а кто и целый бочонок! И если учесть, что расходовал я по тридцати копеек на бутылку, а продавал по рублю, то ты сам можешь рассчитать, какая это была прибыль. Золотое дно!
Хаим-Яков наклоняется поближе к Вениамину и шепчет, будто кто-то здесь может их подслушать. В те дни он зарабатывал по три тысячи рублей в месяц, вот чтоб ему с места не сойти!
Чтобы не упустить удачу, ему пришлось озаботиться соответствующей организацией производства. Все семейство Фейгиных, засучив рукава, приступило к работе. В кухне выстроились батареи бочонков — десятками, один на другом. Работали днем и ночью: один мельчит изюм, другой отмеривает воду, тот отжимает, этот процеживает. Главное, как ты помнишь, процеживание. Эта процедура замедляла процесс производства больше всего.