Без устали повторяет старый больной еврей эти слова, указывает дорогу тем, кто потерял ее во тьме несчастий, сеет в сердцах семена, которые еще прорастут. Невдалеке стоит Голда Берман, молодая мать с огромным уже животом. Скоро ей рожать, вот-вот появится на свет еще один маленький Берман-Гинцбург.
Одна из таких бесед стала для Шапиро последней. Ночью произошел новый сердечный приступ, и старик оказался на грани смерти. Он лежит на спине, рот приоткрыт, глаза глубоко запали. Вениамин сидит у его постели, вслушивается в слабый хрипловатый голос умирающего. Прямо в душу ему проникает этот голос — ведь это последние слова, духовное завещание старого Шапиро. Всю жизнь они с Бертой мечтали о восхождении в Страну Израиля. Но Шапиро считал, что кто-то должен остаться и здесь, в изгнании. Остаться, чтобы помочь народу, наставить и научить людей. А потом алия[75] стала и вовсе невозможной. Путь оказался перекрытым, и евреи мало-помалу забыли о родной земле. Но и сейчас Шапиро уверен, что его усилия не пропали даром. Еще придет время, когда все уцелевшие евреи соберутся в своей стране.
— Ты еще молод, Вениамин… ты еще увидишь поражение Гитлера. У тебя еврейское сердце… нельзя позволять народу забывать свое прошлое… нужно помнить прошлое и верить в будущее… Лишь одна родина есть у еврея…
Таким было завещание умирающего старика молодому человеку из следующего поколения. С этими словами умер Шапиро. В землянке слышится тихий плач Берты Абрамовны.
На похороны Шапиро собрался весь лагерь. Вениамин написал на деревянной табличке то, что принято у нас писать на надгробиях. После того как могилу забросали землей, табличку укрепили на столбике, и Лейбка Гинцбург произнес кадиш, погребальную молитву осиротевшего сына. Ему помогали лесные птицы, шорохи леса шуршали над свежим могильным холмиком.
Один ушел — другой пришел на смену. Счастье в семье Берманов: Голда родила сына! Вот и пригодилось умение ее тезки-акушерки. Мальчика назвали Ароном — в память о кладбищенском габае, который пал на своем посту у могилы Старого Ребе. Новые заботы, новые тревоги. Маленькая Ахува еще требует постоянного внимания, и вот вам добавка — крошечный Ареле! Но молодая мать не вешает носа. Таково ее жизненное назначение: рожать детей, кормить, одевать, согревать теплом материнского сердца. Поэтому Голда и не думает жаловаться на судьбу. Ее руки проворны, глаза и уши внимательны, а душа всегда открыта для детей. Может, и повезет ей, выживут маленькие в трудных лесных условиях.
Идет время, в лагере тоже все движется своим чередом, по четкому распорядку. Одно из самых ответственных дел — охрана. На некотором удалении от лагеря расставлены лесные наблюдательные посты; караульные сменяются каждые три часа. Сегодня ночью — очередь Сарки Гинцбург. Вот она стоит, всматриваясь в темноту. На плече у нее винтовка, но, правду говоря, Сарка немного побаивается. При каждом лесном шорохе замирает девичье сердце. Ей кажется, что из темноты смотрят на нее два мерцающих зрачка. Не иначе волк подкрадывается к посту. Видели бы вы Сарку в эту минуту! Вот она, боевая кровь Гинцбургов! Девушка срывает с плеча винтовку и берет ее наизготовку. Ох, не поздоровится зверю, если отважится он помериться силами с самой Саркой Гинцбург! Но нет, волк предусмотрительно сворачивает в сторону, гаснут страшные зрачки. Сарка успокаивается. Одержанная победа прибавляет ей уверенности, и теперь уже не бежит у нее мороз по коже от каждого малого звука. Гордо стоит она на посту. Ружье на плече, глаза сверлят черноту ночи.
В один из осенних вечеров можно увидеть что-то вроде праздника в семейном лагере. Вчера из деревни доставили телятину, и женщины готовят мясную трапезу впервые за все это время. Вряд ли это мясо кошерное, но тем не менее поварихи хотят приготовить его по всем правилам еврейской кухни.
И вот люди торопятся в землянку, которая служит лагерю и кухней, и столовой. Раскрасневшиеся хозяйки раздают порции мяса. Райский вкус, пальчики оближешь! Что за искусница эта Берта Абрамовна! Только дайте ей кусок мяса, а уж она сообразит, что с ним делать. После трапезы поднимается со своего места Берман — есть у этого человека слабость не только к вкусной еде, но и к застольным речам.
75
Алия (букв. «восхождение»,