Даже когда он неудачно упал с велосипеда, безрассудно заехав не на ту дорогу, и лежал на больничной койке, с тревогой ожидая результатов рентгена, один только вид родителей, вбежавших в отделение скорой помощи, мгновенно придал ему уверенности. И неважно, что они целый час станут укорять его за неосторожность. Стоило их увидеть, и Бен сразу чувствовал себя в безопасности.
Так почему же он не находил в себе сил обратиться к ним сейчас, в самый страшный час своей жизни, когда он больше всего нуждался в их утешении?
«Да, правда причинит им боль, — размышлял Бен, — но не будет ли им еще больнее, если они узнают об этом позже? И подумают, что сын им не доверял? В то время как они всегда были с ним рядом?»
— Мне нужно кое-что вам сказать, — произнес Бен. — Я посмотрел на свою нить. И из-за нее мы с Клэр расстались. Мне остается еще четырнадцать лет. Полтора десятилетия. — Он мимолетно улыбнулся. — Так звучит чуть лучше.
Воцарилась тишина, никто ничего не говорил и не двигался, и Бен забеспокоился: неужели в его родителях что-то безвозвратно треснуло, разбилось в этот краткий миг?
А потом мать порывисто наклонилась к нему, притянула его к себе и обняла с такой яростной, почти потусторонней силой, которая возникает очень редко: только у родителей, укрывающих своего ребенка от ударов судьбы. Бен давно был выше и шире своей матери в плечах, он вырос еще в колледже, но каким-то образом сейчас ее тело, казалось, обхватило тело Бена, поглощая его, будто маленького мальчика, пеленая его с головы до ног. А отец положил руку на плечо сына, теплую и тяжелую, не давая Бену упасть.
И Бен вдруг понял, что Клэр ни разу не прикоснулась к нему, когда рассказывала о нити той ночью. Как странно и удивительно. Она тогда обхватила себя за плечи, пытаясь удержать себя в руках. Однако родители Бена о себе сейчас не думали. Они думали только о своем сыне.
Так Бен сидел в тесной ячейке на крышке сундука, в объятиях матери, ощущая на плече руку отца, и все, что нужно было сказать, было сказано в тишине одними прикосновениями.
Через несколько недель после ухода Хавьера Джек решил переехать из их квартиры, где все напоминало о напряженности в их еще недавно дружеских отношениях. После ссоры они почти не виделись, и Джек наконец-то понял, почему отец настоял на переезде в новый дом, когда ушла мать, осознал, как воспоминания могут омрачить знакомые стены.
Итак, в пятницу вечером, окончив недельный курс обучения кибербезопасности для своей новой роли в Вашингтоне, Джек отправился на железнодорожный вокзал и сел на ближайший поезд до Нью-Йорка.
Он сел в последний вагон и устремил взгляд в окно, затуманенное за много лет отпечатками пальцев и дыханием незнакомцев. Ему хотелось поскорее добраться до Нью-Йорка. Джек бывал в этом городе всего несколько раз, но знал, что это единственное место в мире, где всегда и повсюду толпа народу, и неважно, куда ты идешь и который час. В этом городе его никто не узнает, там ему была практически гарантирована нормальная жизнь.
Джек провел два дня, бродя по улицам Манхэттена, спал на потертом сером раскладном диване у приятеля, пил и играл в бильярд в захудалом баре, пытался расшифровать непонятные объявления в метро, ходил где хотел, никем не узнанный. Но все равно думал о Хавьере.
Каждый вертолет, проносившийся над головой, напоминал ему о друге, пилоте-стажере. И хотя спал он в гостиной с открытыми настежь окнами, сквозь которые доносились сирены, крики и звон стекла в мусорных мешках, вытащенных на обочину, мыслями Джек возвращался в Вашингтон или в их комнату в общежитии академии. Даже в Нью-Йорке он не нашел свободы. Городские развлечения не могли пересилить чувство вины, которое терзало его, напоминая Джеку, что он не выполнил обещание, данное Хавьеру. Не заслужил его прощение.
В воскресенье вечером Джек шел по улице, засунув руки в карманы, подавленный очередной неудачной попыткой отвлечься. Еще не было восьми часов, но на улице было пусто, лишь горстка пешеходов проскочила мимо, политический агитатор робко попросил что-то подписать, да барабанщик постукивал по опрокинутым ведрам.
Джек видел, как два подростка подошли к политическому активисту, невысокому мужчине в очках, сжимавшему в руках планшет. В том, как мальчики шли, агрессивно и высокомерно, занимая больше места на тротуаре, чем требовалось, было нечто, напомнившее Джеку его мучителей из академии. Парни постепенно приближались к ничего не подозревающему агитатору, и Джек ускорил шаг.
Мужчина действительно попытался заговорить с парнями, сверкнув широкой улыбкой.