– Господи, как же я по ней скучаю…
– Могу себе представить… – облизав пересохшие губы, отозвалась Эмма: она немного ожила и заговорила увереннее. – А вообще – она бы тобой гордилась. Ты, конечно, не любишь ни о чем вспоминать, но после того, что я натворила, ты мне так помогла…
Аннализа махнула рукой.
– Что было, то прошло. В последнее время меня частенько подводит память – спасибо, если вспомню имя Господа Бога. Одним словом, не волнуйся – все давно прощено и забыто.
Аннализа солгала: ничего она не забыла.
Ни единого дня.
– Если бы все было так просто, – прошептала Эмма.
Аннализа подозревала, что Эмма отказывалась от любого лечения, включая химиотерапию, именно потому, что никак не могла распрощаться с прошлым. Она решила подвести черту. Отчаявшись переубедить Эмму, Аннализа в конце концов смирилась с ее решением.
– Поищу-ка я помощника, – подняв палец, объявила она.
Поднявшись с кровати, Аннализа подошла к двери и выглянула наружу. По коридору шел медбрат в зеленом халате со стопкой белья в руках – вылитый Джеймс Дин, только без модной прически.
– Извините, можно вас на минутку?
– Конечно. – Он ускорил шаги и зашел за ней в комнату.
– Не поможете повесить музыкальную подвеску? – Аннализа показала коробку.
– Десять лет работаю, а такое впервые слышу, – удивился медбрат и пожал плечами. – Повешу – отчего не повесить?
Выбрав с Аннализой и Эммой подходящее место на потолке, он подкатил к изножью кровати скрипучее кресло и под их предостерегающие напутствия влез на сиденье. Придерживая кресло одной рукой, Аннализа подала подвеску.
«Я собрала ее в тысяча девятьсот семидесятом, – вертелось у нее в голове, – и много лет сама радовалась ее звону, прежде чем отдать Эмме».
Любопытно, что, когда Аннализе перевалило за пятьдесят, она пристрастилась вести учет в годах. Всякое жизненное событие было отмечено знаком времени. В тысяча девятьсот шестьдесят девятом она познакомилась с Томасом. В семидесятом – вырвалась из цепких лап Пейтон-Миллза и переехала в большой город. В семьдесят третьем – впервые побывала в Бар-Харборе. Семьдесят седьмой год отметился тем, что Аннализа чуть было не попала на концерт Элвиса. Ее любимый музыкант скончался буквально за день до выступления в Портленде. Так и не пробитый билет (секция 122, ряд F, место 6) до сих пор висел у нее в рамочке на стене кабинета. И наконец, в семьдесят девятом году она подарила музыкальную подвеску Эмме в знак своего прощения.
Наблюдая за вытянувшимся во весь рост медбратом, Аннализа не могла отказать себе в удовольствии полюбоваться его крепкой задницей. По Эмме было видно, что она тоже наслаждается зрелищем. Они с улыбкой переглянулись. Некоторые привычки не стареют.
Медбрат с ладной фигурой повесил крючок на металлический кронштейн, поддерживающий потолочную балку, и осторожно слез с кресла.
– Вот и готово.
Проводив его за дверь, Аннализа присела рядом с Эммой и бережно взяла в ладони ее искалеченную артритом руку. Ей показалось, что она держит голыми руками комок снега.
– Как жаль, что нельзя повесить его на крючок тебе на радость. Вот это был бы номер! Но придется обойтись музыкальной подвеской.
– Когда же ты повзрослеешь, как все нормальные люди? – фыркнула Эмма.
– Да ну, ты бы видела меня без одежды – я стара, как Рим.
Аннализа ободряюще потрепала подругу по руке, вселяя ей веру в лучшее, даже несмотря на то, что надежды не было. Они обменялись долгим взглядом. Повисшее молчание жгло ей сердце.
– Поможешь написать ему последнее письмо? – спросила Эмма.
Аннализа кивнула, не сдержав слезинки, сбежавшей по щеке. Она порылась в ящике стола, достала тетрадь и ручку и подкатила кресло к изголовью кровати.
Эмма вновь хрипло вдохнула воздух. После длинной паузы, каждую секунду которой отмечало попискивание медицинского прибора, она начала говорить.
Дорогой Томас!
Что я еще забыла сказать? Тебе известно, как я раскаиваюсь. Известно, как я по тебе скучаю. Сколько писем надо написать сестре, чтобы брат ей поверил? Мое сердце разбивается каждый раз. Ты и вправду нашел свое счастье или я украла его навсегда? Как бы мне хотелось, чтобы ты навестил меня в этой ужасной комнате и рассказал о себе.
Ты был замечательным братом. Терпел все мои подростковые выходки. Что я только ни вытворяла, лишь бы добиться внимания… Кроме тебя, никому не было до меня дела. Тебе даже пришлось уехать из общежития, лишь бы я не сидела дома одна. Что бы я без тебя делала? Помнишь, как ты побил Джима Гаррисона за то, что он обозвал меня уродкой? До сих пор вспоминаю об этом со смехом.