Глядя на разбросанные по полу фигурные фрагменты, я перебирал их, отыскивая нужную деталь, в то время как разум мой улетал далеко за пределы балкона, блуждая по поверхности луны, которая взошла рано и была полной и желтой, как масло, предвещая хороший урожай.
Сразу после грозы, начавшейся и закончившейся несколькими довольно сильными порывами холодного ветра, я вновь услышал песню кардинала, но она показалась мне не такой, как обычно. На этот раз звук был глухой, тоскливый, я бы даже сказал – замогильный. Выглянув из окна, я увидел самца кардинала: он слетел на перила балкона и сидел там, глядя на трепыхающееся на полу тельце подружки. Должно быть, порыв ветра сбросил ее туда, повредив или сильно помяв крыло, и теперь бедняжка не могла взлететь. У всех наших соседей были кошки – у некоторых даже несколько; бродячих кошек в окруѓе тоже хватало, поэтому жить раненой самочке в любом случае оставалось недолго. Она, правда, пыталась взлететь, но все попытки только ухудшали положение.
Самец слетел с перил и приземлился рядом с подругой – над ней. Он продолжал петь, зовя ее во всю силу своих маленьких легких и тоненького горлышка, вибрировавшего от напряжения. Когда я появился из комнаты, самец снова вспорхнул на перила и глядел оттуда с подозрением и гневом – хохолок на его голове воинственно приподнялся, перья на шее встопорщились. Когда же я взял раненую птицу в ладони, кардинал издал горестный крик и, поднявшись в воздух, принялся кружить на расстоянии пары футов от моего лица, держась, впрочем, со стороны деревьев, а не со стороны дома.
– Не бойся, девочка, – прошептал я, наклоняясь к самочке. – Я только внесу тебя в дом, чтобы осмотреть как следует.
Самец опустился на ветку магнолии. В его голосе теперь явственно звучали беспокойство и страх. Я готов был вернуться в комнату, но на пороге остановился и обернулся.
– Не волнуйтесь, сэр, – сказал я, – я не съем вашу супругу и вообще не причиню ей вреда. Если хотите, можете смотреть в окно, и вы убедитесь, что я хочу ей только добра.
В комнате я посадил раненую птаху на стол и придвинул поближе увеличительное стекло на штативе. С первого же взгляда мне стало ясно, в чем дело. Должно быть, сильным порывом ветра в кроне магнолии сломало несколько сухих мелких веток, и одна, вонзившись в птичье крыло, повредила несколько маховых перьев и расцарапала кожу, а в одном месте рассекла ее довольно-таки глубоко. Правда, на первый взгляд тонкие птичьи косточки были целы, но я готов был поспорить на свой новенький микроскоп: без перелома не обошлось.
Я извлек пинцетом застрявшие в перьях кусочки древесной коры, аккуратно сложил больное крыло и примотал пластырем к туловищу – плотно, но не слишком туго, чтобы раненая самочка не чувствовала себя пленницей. Потом снял со шкафа свою птичью клетку, посадил туда птицу и наполнил поилку свежей водой.
Все время, пока я занимался самочкой, ее красный, как пожарная машина, супруг сидел за окном на перилах и, зорко следя за моими манипуляциями, продолжал громко петь. Тогда я уже знал, что кардиналы остаются верны своему однажды выбранному партнеру, и не сомневался: самец никуда не улетит.
– Не беспокойтесь, сэр, – снова сказал я ему. – Она поправится. Я буду хорошо о ней заботиться.
Пожалуй, я в жизни не слышал звука более одинокого и тоскливого, чем песня самца кардинала, который зовет свою супругу, а та не откликается. Я был абсолютно уверен, что теперь он просидит на одном месте несколько дней и будет петь изо всех сил до тех пор, пока снова не воссоединится с возлюбленной.
– Он плачет, – шепнула мне Эмма.
– Ты думаешь? – спросил я.
– Я знаю, – ответила она твердо.
– Но откуда?.. Откуда ты знаешь?! По-моему, это вовсе не похоже на плач…
Эмма поглядела за окно. Она не собиралась ничего мне доказывать: с ее точки зрения, в доказательствах просто не было нужды.
– Это потому, что ты слушаешь ушами, а не сердцем, – сказала она наконец.
– Что обычно делают кардиналы, когда находят друг друга?
– Поют вместе.
Эмма опустилась на пол и села, скрестив ноги, так что наши колени соприкоснулись. Она прошептала:
– «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе… – тут она коснулась кончиком пальца моего носа, – …смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол. – Эмма дважды постучала пальцем по моей переносице. – Он звонит по Тебе»[28].
С тех пор я стал верить, что случайно услышанный крик кардинала, который раздается за окном твоей спальни или за дверью, – это голос многих, которые просят тебя за одного из своих.
Клетку я поставил на столик рядом с окном в моей комнате на втором этаже, чтобы самочка могла видеть супруга, а он мог видеть ее. Каждые несколько дней, стараясь не слишком повредить перья, я менял повязку, чтобы дать птице возможность слегка расправить раненое крыло. И все это время кардинал-самец не покидал своего поста на ветке за окном и пел, пел без остановки. Часто по вечерам я набирал съедобных семян, часть клал в клетку, а часть рассыпа́л по подоконнику, чтобы пара могла поесть вместе. Оба, по-моему, были этим очень довольны – во всяком случае, ни он, ни она не тратили время попусту и накидывались на угощение, как только я отходил подальше. После трапезы самец часто садился на клетку сверху, и самочка нежно трогала клювом его лапки. А бывало, он садился у клетки с той стороны, где была дверца для поддона с едой, и они чистили друг другу клювики сквозь решетку.
Через три недели я решил снять повязку, но оставил самочку в клетке еще на сутки, чтобы понаблюдать за ней и убедиться, что крыло полностью зажило, к тому же птице нужно было хотя бы немного размять мышцы после долгой неподвижности. Наконец я развернул клетку к окну и, распахнув дверцу, сказал:
– Все в порядке, девочка. Теперь – лети!
Самочка выпорхнула и тут же опустилась на маленькую веточку рядом с самцом.
Эта птичья пара гнездилась напротив моего окна все годы, что я учился в средней и старшей школе, и каждый день они пели друг другу любовные песни. Иногда они подлетали совсем близко и усаживались на перила, и тогда Эмма говорила, что птицы поют для меня.
Глава 12
Я уже упоминал, что мой дом и участок находились напротив участка Чарли и что разделял их только узкий залив. Таким образом, из моих окон был хорошо виден его дом – и наоборот. Участки у нас практически одинаковые и расположены тоже почти одинаково; единственная разница заключалась в том, что со стороны Чарли берег был чуть выше, поэтому его гости – если бы он их приглашал – могли любоваться чуть более обширной панорамой озера.
Мой дом представлял собой скромный двухэтажный коттедж на четыре спальни с крышей из красной жести. Он был обшит кедровым гонтом, однако все внутренние перегородки, полы и потолки были сделаны исключительно из ядровой сосны. Земельный участок, на котором стояла заброшенная рыболовная база, мы с Эммой приобрели семь лет назад. Чарли случайно узнал, что на берегу продаются два подходящих участка, и мы решили, что нам было бы неплохо иметь собственный загородный дом, где я мог бы проводить выходные и отпуска, помогая наемной сиделке ухаживать за Эммой после очередной операции. Эмма мечтала, что когда-нибудь мы сможем жить здесь более или менее постоянно, учить наших детей плавать, управлять катером и кататься по озеру на водных лыжах. У нее были большие планы, и, будучи талантливой художницей, она частенько иллюстрировала их во всех подробностях.
Чтобы воплотить эти планы в жизнь, нам были необходимы три вещи: дом, причал с эллингом и мастерская. Строиться мы начали чуть больше шести лет назад. Все работы я и Чарли выполнили практически вдвоем. Правда, дом был мой, но это не означало, что Чарли только грелся на солнышке и давал советы. Он, можно сказать, родился с дрелью и рубанком в руках; думаю, в прошлой жизни мой шурин был придворным плотником во дворце Ирода Великого. Пока я, взяв очередной отпуск, потел, пыхтел и дул на отбитые молотком пальцы, Чарли поглаживал торцы реек и брусьев, ощупывал швы и соединения, определяя, ладно ли подогнаны детали, крепко ли они держатся или все надо делать заново. Электропроводкой мы не занимались (я хорошо знал границы своих возможностей), но все, что имело отношение к водопроводу и канализации, к обтесыванию, опиловке, шлифовке, обточке и отделке, мы делали своими руками. Подозреваю, что среди моих предков тоже были плотники и сантехники: ничем иным я не могу объяснить наличие у меня необходимой сноровки.