Стараясь говорить как можно спокойнее, я сказал:
– Если вы дадите ей это, Энни умрет.
В панически расширившихся глазах женщины вспыхнул гнев, на шее набухли вены. Она оказалась довольно сильной и едва не вырвала у меня руку, но я держал крепко, продолжая наблюдать за Энни.
– Отпустите немедленно! – прошипела женщина. – Я должна!.. – Подняв голову, она посмотрела на столпившихся вокруг людей. – Он убьет ее! Убьет Энни! – выкрикнула она.
В ответ на ее вопли из толпы выступили двое здоровенных парней в вылинявших рабочих комбинезонах и бейсболках «Джон Дир». Я уже видел обоих несколько раньше – за столиком кафе, где они завтракали.
– Вы бы не трогали девочку, мистер! – обратился ко мне один. – Мы все хорошо знаем Энни, а вас видим впервые.
Он был чуть не вдвое шире и сильнее меня, но пытаться что-либо объяснять ему значило бы потерять время, которого попросту не было. К сожалению, никто, кроме меня, об этом не знал, поэтому, не выпуская запястья женщины, я развернулся и без предупреждения пнул здоровяка в пах. Коварный удар вышел неожиданно сильным и точным. Мой противник сначала поднялся на цыпочки, затем согнулся и упал на колени.
Второй парень тут же схватил меня за плечо.
– Эй, ты что творишь?! Это мой брат!
Свободной рукой я изо всех сил ударил его в живот. И не промахнулся – да и трудно было промахнуться по такой обширной мишени, – и второй парень тоже рухнул в пыль, где его вырвало недавно съеденным завтраком.
Я повернулся к кассирше, продолжавшей вопить в толпу:
– Кто-нибудь!.. Прошу, остановите его! Энни сейчас умрет! Он убьет мою Энни!
Ситуация накалялась, и я свободной рукой разжал ей пальцы, но таблетки отнимать не стал. Глядя женщине прямо в глаза, я проговорил спокойно, но твердо:
– Дайте ей полтаблетки. Не больше!
Мои слова заставили женщину замереть. Она была явно обескуражена и застыла на месте, зато первый из братьев-молодцев немного пришел в себя. Привстав на коленях, он попытался схватить меня за плечо, и мне ничего не оставалось, как резко ударить его ногой в живот, старясь, впрочем, не сломать бедолаге ребра.
Кассирша тем временем в растерянности взирала то на меня, то на распростершихся на земле братьев. Судя по выражению ее лица, мои слова противоречили всему, что она когда-то читала и что́ ей говорили раньше, и она никак не могла склониться к тому, что же ей делать.
– Но… – неуверенно пролепетала она.
Я ободряюще кивнул.
– Начнем с половины таблетки, а там посмотрим. Но если дать сразу два нитроглицерина, кровяное давление резко упадет, и нам уже не удастся вернуть его к норме. – Я выпустил ее руку. – Дайте полтаблетки, – повторил я.
Выйдя из ступора, женщина начала действовать – быстро и четко. Словно солдат, скусывающий бумажный патрон[8], она зубами раскусила таблетку на две половинки: одну тут же выплюнула, вторую положила девочке под язык.
К тому моменту Энни пришла в сознание, однако взгляд ее оставался расфокусированным, плавающим, сломанная рука безвольно повисла. Судя по звукам, вокруг нас происходило много всего: громко переговаривались люди, сигналили автомобили, издалека слышался вой сирен, – однако я постарался сосредоточиться на трех главных вещах: пульсе, дыхании и зрачках. Вскоре начал действовать нитроглицерин, и щеки Энни слегка порозовели: лекарство заставило сосуды расшириться, что обеспечило свободный приток крови к тканям и снабжение органов кислородом.
– Энни, ты меня слышишь? – негромко проговорила женщина, гладя девочку по здоровой руке. – Держись, милая, помощь близко. «Скорая» сейчас приедет, вон, сирены становятся громче и громче.
В ответ Энни кивнула и попыталась улыбнуться. Ее пульс немного участился, но оставался прерывистым.
Прислушиваясь к нарастающему вою сирен, я попытался прикинуть, сколько времени понадобится санитарам, чтобы достать из машины все необходимое, поставить диагноз, оказать первую помощь и, наконец, отвезти девочку в стационар. По моим прикидкам, должно было пройти в лучшем случае минут двадцать, прежде чем Энни окажется в травматологическом отделении.
Пока она, моргая, пыталась разглядеть собравшихся вокруг нее людей, я снова повернулся к кассирше.
– Дайте ей еще полтаблетки. Пора.
На этот раз Энни сама открыла рот, и женщина положила ей под язык еще крупинку лекарства. Когда нитроглицерин полностью растаял, я достал из кармана свою коробочку для лекарств и вытряхнул оттуда маленькую таблетку детского аспирина.
– А теперь вот эту…
Кассирша повиновалась, а я снял часы с пульсометром и надел девочке на запястье, затянув его на последнюю дырочку, но они все равно болтались на худенькой ручке. Показав на часы и на датчик на груди пострадавшей, я сказал:
– Это – две части одного прибора, который замеряет и записывает все, что происходит с ее сердцем. Врачу в приемном покое – если только он нормальный врач, а не полный идиот – эта информация может пригодиться.
В ответ женщина кивнула и убрала с лица Энни пыльные, влажные от пота волосы.
Секунд через десять подъехала «Скорая», оттуда выскочили два санитара и бросились к нам. Один из них вопросительно взглянул на меня, и я не стал тратить время на пустые объяснения.
– Тупая травма груди, – быстро проговорил я. – Налицо патологическая подвижность грудной клетки слева, возможен перелом левых ребер. После освобождения дыхательных путей возобновилось самостоятельное дыхание с частотой приблизительно тридцать семь вдохов в минуту. С левой стороны пальпируется хруст. Похоже на подкожную эмфизему, возможен и пневмоторакс левой плевральной области.
Младший санитар ошеломленно уставился на меня.
– Я подозреваю частичное спадение легкого, – невозмутимо пояснил я.
Фельдшер кивнул, и я продолжил:
– Пульс прерывистый, частота сто пятьдесят – сто шестьдесят ударов в минуту. Сразу после травмы наблюдалась кратковременная потеря сознания. В настоящее время я оцениваю ее состояние в двенадцать баллов[9].
– То есть она еще не совсем пришла в себя? – уточнил фельдшер.
Не отвечая, я продолжал докладывать:
– Девочка получила нитроглицерин – два раза по полтаблетки подъязычно с интервалом около пяти минут. – Я показал на розовый шрам на груди Энни. – Похоже, примерно год назад девочка перенесла операцию на открытом сердце. Кроме того… – я взглянул на свои часы, – …монитор сердечного ритма был установлен на запись семь минут назад.
– О'кей. – Санитар коротко кивнул и стал прилаживать на лицо Энни кислородную маску.
За моей спиной начали приходить в себя поверженные братья. Сейчас оба уже сидели на тротуаре, тараща глаза и одинаково разинув рты. До них, кажется, дошло, что́ я делаю, поэтому ни один больше не делал попыток оттащить меня прочь. И это было хорошо, поскольку я не справился бы с ними ни вместе, ни поодиночке. В нашей первой схватке я одержал победу лишь благодаря эффекту неожиданности, но сейчас я лишился этого преимущества.
Тем временем санитар проверил зрачки Энни и велел ей постараться дышать ровнее, а сам начал надевать ей на правую руку манжет тонометра. Второй санитар сходил в «Скорую» и вернулся с шейным корсетом и жесткими носилками-спинодержателем. Минуты через две в вену Энни поставили капельницу с физраствором, который должен был немного повысить давление, и перенесли в машину. Рядом с Энни усадили кассиршу (только сейчас я сообразил, что это и есть упомянутая девочкой в разговоре тетя Сисси), после чего «Скорая» включила сирену и помчалась в окружную больницу.
Прежде чем задние дверцы «Скорой» закрылись, я успел увидеть, как Сисси нежно гладит Энни по голове и что-то шепчет ей на ухо.
Толпа понемногу редела. Пока полиция допрашивала водителя грузовика, а местные жители, сунув руки в карманы, оживленно обсуждали случившееся, показывая то на перекресток, то на горы, откуда прилетел внезапный порыв ветра, я повернулся к братьям-здоровякам и протянул руку, чтобы помочь старшему подняться с земли.
8
Бумажный патрон использовался в XVII в. На пороховом заводе заряды расфасовывались в бумажные пакетики, к которым прикреплялись и пули. Стрелок разрывал («скусывал») бумажную оболочку, высыпал порох в ствол, затыкал его пыжом из бумаги и досылал сверху пулю.
9
Согласно шкале оценки степени нарушения сознания и комы у детей старше 4 лет и взрослых, 12 баллов близко к ясному (15 баллов) сознанию.