Темпл встал и обошел стол.
— Я хочу покататься верхом.
— Что я должен сказать графине, когда она спросит, почему вы не зашли познакомиться с ее гостями?
— Скажи, я забыл.
— Я не могу лгать вашей матушке, милорд майор.
— Мне плевать, что ты ей скажешь. Она все равно никогда не одобряла меня, поэтому еще один грех ничего не изменит.
— Так вы собираетесь встречаться с той женщиной!
Темпл остановился у порога и обернулся. Таким же взглядом римский император дарил жизнь гладиатору на арене или отбирал ее.
— О ком ты, Фидкин?
— Ни о ком, милорд майор.
— Я так и думал, — сказал Темпл. — Отправь письмо.
— Вы как петух у курятника.
Темпл со вздохом открыл дверь.
— Знаешь, Фидкин, с тех пор, как я вступил в права наследства, ты стал таким ревнителем морали, будто гувернантка королевских дочерей.
— Но кто-то же должен заставить вас вести себя как граф и жениться на подходящей по положению женщине. Вы же не слушаете мать.
Темпл с шумом захлопнул дверь и круто развернулся к слуге.
— Мои родители были равны по положению и отчаянно скандалили до самой смерти отца. Кричали, оскорбляли друг друга, намеренно делая это как можно больнее. Я этого не потерплю. Если я и должен жениться, то выберу девушку, которая не станет спорить, шуметь со своими светскими друзьями — я женюсь на той, кто позволит мне жить как нравится. И я позволю ей то же, в разумных пределах, конечно.
Фидкин немного помолчал. Затем пересек комнату и встал перед хозяином, уперев руки в бока.
— Вижу, вы все уже распланировали. Очень предусмотрительно. Просто удивительно. Удивительно, что мужчина, столь хорошо знакомый с женщинами, может допустить такую ошибку. Те леди, которых вам предлагает графиня, той же крови, что и вы. Они знают, что ожидать. А дочь какого-то врача не знает, что прилично, а что нет, и, поверьте мне, ей-то уж точно не понравится, если вы вернетесь к своим привычками. Она не поймет, если вы увлечетесь женой герцога, и ей будет противно, когда какая-нибудь милая леди решит завлечь вас в свою постель на весь сезон, пока ее муж кувыркается со своей любовницей.
Лицо Темпла залила краска. Было крайне неприятно услышать о своих личных делах от слуги, даже если им был Фидкин.
— Откуда ты знаешь так много о… светском обществе?
— Слухами земля полнится, милорд майор. Солдаты сплетничают о своих офицерах, то же самое и среди слуг.
— Так вот, больше так не делай, — рявкнул Темпл. Он вернулся к столу, сел и положил на него ноги. — Немедленно отправь письмо, Фидкин.
Сержант ушел. Темпл немного посидел, затем достал из кармана ключ и открыл один из ящиков стола. Покопавшись в нем, он вытащил черный бархатный конверт, перевязанный резинкой. Внутри лежал дагерротип трех девушек, а внизу у каждой рамки были написаны их имена.
Почти год назад в это же время в Крыму он отправился в разведку, чтобы узнать, не приближаются ли русские. Был такой туман, что он не видел ничего, кроме морды лошади. И вдруг взрыв. Очнулся он в переполненном полевом госпитале. Над ним склонился доктор Пибоди. Его очки могли в любой момент свалиться с носа, руки были в крови. Он взглянул на Темпла и тут же позвал медсестру.
После этого Темпл ничего не помнил, пока снова не проснулся, весь в жару и страдая от такой боли, что закричал. Но у врачей не осталось лекарств, и ему ничем не могли облегчить мучения. До тех пор пока к нему не пришел доктор Пибоди и не принес фотографии своих дочерей. Он отвлекал Темпла и лежащих рядом раненых историями о своих девочках. Затем прибыли новые эшелоны, и доктор ушел, забыв о фотографиях. Следующие девять дней жизни Темпла прошли в бреду и нечеловеческой боли, но хуже всего было слышать, как кричат другие мужчины. Он выжил, заставив себя думать о фотопортретах трех мисс Пибоди и вспоминая рассказы доктора. Самая младшая любила кататься верхом и чуть было не сломала шею, когда упала с лошади. Другая отличалась острым умом и хотела спасти всех бездомных и больных животных в королевстве.
И, наконец, была еще одна, чье присутствие приносило мир, спокойствие и нежность всем, кому посчастливилось оказаться в ее компании. Когда боль становилась невыносимой, Темпл сжимал ее фотопортрет в руках и заглядывал ей в глаза, воображая, что она рядом и ее присутствие похоже на прохладный синий шелк. В бреду он плыл в пространстве, а она сидела за пианино, играя для него волшебную музыку. Как только он погружался в эти видения, они превращались в сны, и, если ему везло, он засыпал.