– Справедливости ради должен заметить, что это Лина вас нашла, – сообщил Башмачков с гордостью за подругу.
– Я вам так признательна! – Стелла кинулась к Лине с объятиями.
– Не меня надо благодарить, а Лео, – Лина. слегка отстранилась от ее сильно надушенного платья. – Ваш маленький друг поднял переполох и буквально притащил меня к вашей двери. Признаться, застав вас на кровати, лежащую без движения и бледную, как смерть, я не слишком поверила в суицид, хотя кое-кто, – Лина с гневом взглянула на Кузьмича, – эту версию мне активно втирал.
Бывший охранник стоял, отвернувшись к стенке, и молчал.
– Ну, довольно о грустном, – лучезарно улыбнулась Стелла. – За время моего отсутствия столько всего произошло! Я же все пропустила! Даже не знаю, кто победил в конкурсе на лучшую гламурную биографию! Скажите скорей, кто счастливый победитель? Я сгораю от нетерпения! Кому удалось наиболее правдоподобно переписать биографию этого мутного типа, Владислава Волкова?
– Стелла, стойте и не падайте! – сказала Лина. – Поэтесса Мария Кармини названа автором лучшего проекта биографии Кармашова-Волкова. Она получит солидный гонорар, сумму которого не огласили, чтобы ее труп не стал четвертым по причине зависти коллег.
– Представьте себе, я так и думала! Уже в больнице до меня дошло, что эта безвкусная дамочка с манией величия не просто так во все нос совала. Выходит, наша трепетная газель была информатором жестокой банды? Это вполне в ее духе! Мария всю жизнь убирала с дороги конкурентов. Мне все ясно. Кармини заблаговременно сообщала Султанше о тех, кто догадался о прошлом ее босса и готов был выступить с разоблачением. После этой информации главарь банды Волков-Кармашов принимал руками своих подручных, так сказать, своевременные меры.
– Мы еще одну вещь не прояснили, – вступил в разговор Башмачков. – Интересно, кто решил обрушить на наши с Линой головы люстру в фойе?
– Разрешите доложить? – спросила по уставу опер Коробкина. – Милана мне рассказала, что за пару минут до выхода Башмачкова и Томашевской из буфета Аркадий Цветков и Кузьмич зачем-то отправились в фойе. Они вышли оттуда лишь после того, как все высыпали из зала посмотреть на упавшую люстру. Видимо, Цветков что-то не рассчитал, и его «техногенная катастрофа» местного значения с грохотом (в буквальном смысле слова) провалилась.
– О, этот страшный мир литературы! – воскликнул следователь Васильев. – Как погляжу, там у вас царят нравы покруче, чем в некоторых ОПГ!
– Конкуренция, деньги, слава… – улыбнулась Лина. – С древнейших времен они идут бок о бок с преступлениями. Колян, ты слышал, наверное, сколько доносов накропали писатели друг на друга в тридцать седьмом? То-то же! Здесь, в Дуделкино, в тот год почти каждую ночь исчезали писатели. Причем не абы какие – можно сказать, классики советской литературы. А кто писал на них доносы, догадываешься? Друзья и соседи! Дети репрессированных писателей, когда знакомились с делами своих отцов в архивах, потом говорили: «Лучше бы мы этого не знали». Нередко оказывалось, что их родителей посадили по доносу друга дома или соседа, который потом занял освободившуюся дачу. Короче, насчет того, что писатели готовы вступиться друг за друга, я не заблуждаюсь. Не вступятся. Ну, а наш Волчок тоже вырос среди писателей и усвоил кое-какие нравы. Горький работал «в людях», а Волков – на писательских дачах.
– Вот это его и сгубило, – усмехнулся Колян. – Хотел усидеть на двух стульях: быть интеллигентом и уголовником одновременно. А так, братцы, не бывает! Все эти писательские разговоры и рефлексии в криминальном мире лишние, только мешают убивать и грабить. Рос бы Волков в рабочем, а не в писательском поселке, может, все пошло бы по-другому…