Пришел Тео и сел напротив меня в оранжевое кресло. Его купил сам Гордон Голдберг и в течение пятнадцати лет упорно отказывался его выбросить, несмотря на логичные доводы его жены. Тео снял пальто, чем меня безмерно осчастливил. «Снимай пальто, — подумала я, — и оставайся здесь навек».
— Я потеряла ее, — сказала я Тео. И показала ему свои пустые руки. Я догадалась, что он уже все знает.
— Она не будет долго злиться, — обнадежил он меня.
— Я знаю, что не будет.
— Она вырастет здесь, как и мы выросли. Вы всегда будете принадлежать друг другу.
— Но не так, как бы мне хотелось принадлежать друг другу.
— Ты бы хотела видеть ее каждый день.
— Я бы хотела видеть ее каждый день. Я бы хотела, чтобы она забиралась в мою постель, когда не может заснуть. Я бы хотела, чтобы она приходила ко мне и рассказывала, что случилось в школе. — Я провела рукой по голубому атласу, стараясь разгладить его, хоть он и так был гладким, глаже некуда. — И все это могло быть. Но это было бы неправильно. — Я подняла на него глаза. — Тео, я всего лишь хотела поступить правильно.
Мне хотелось, чтобы он убедил меня, что я права. И он произнес слова, от которых у меня перехватило дыхание:
— Ну разумеется. Ты так устроена. Разве иначе я бы тебя любил так сильно?
Сомнений в том, что Тео меня любит, не существовало никогда. Он любил меня с четырех лет. Это я знала. Но даже эта неоспоримая двадцатисемилетняя новость заставила мое сердце забиться часто-часто, как у птички.
Теперь представьте следующее: жизнь, потраченная на то, чтобы ждать слов «Я тебя люблю», как поэмы. А тут тебе говорят эти слова как непреложную истину, как будто и говорить-то не стоит, и так все ясно. Как будто любовь Тео ко мне была миром, в котором мы жили всегда. Так оно, наверное, и было.
Когда дар речи ко мне вернулся, я сказала:
— Мне кое-что от тебя нужно.
Он улыбнулся своей открытой доброй улыбкой.
— Ты же знаешь, что можешь получить все. — И даже такой ответ не означал того, во что мне так легко было поверить, поскольку Тео Сандовал был по природе моногамен. Все, кто его знал, знали и это. «Держись», — сказала я себе.
— Я хочу объяснений, — заявила я дрожащим голосом. — Тот вопрос, который ты задал мне секунду назад? Проясни его, пожалуйста. Потому что, если ты имеешь в виду то, что мне бы хотелось… — Я замолчала. — Я бы ради этого пошла на все. — В глазах показались слезы. — Абсолютно все.
Он взглянул на меня с некоторым беспокойством и спросил:
— Здорово ударило, да?
— Ох, Тео, просто пришибло.
Тео не отвечал и смотрел на меня с сочувствием. У меня закружилась голова.
— Полагаю, с тобой этого не произошло, — заикаясь, произнесла я.
— Еще как произошло. — Он не сводил с меня глаз. — Только так давно, что я уже успел к этому привыкнуть.
— Как давно?
— Это мой секрет. — Он улыбнулся. — Я больше ничего не собираюсь от тебя таить, но этот мой.
Если вы думаете, что на чердаке зазвучала небесная музыка, с неба полился звездный свет и передо мной открылся светлый путь в будущее, вы сильно ошибаетесь. Вместо этого — обычное полуденное солнце. Корнелия сидит на полу. Тео — в безобразном оранжевом кресле.
— Хватит объяснений? — спросил Тео.
Я умею быть сдержанной. Но бывает, когда надо отбросить в сторону все приличия, пройти через комнату и плюхнуться к любимому на колени, полагаясь на все восемьдесят пять фунтов веса и на помощь силы тяжести, чтобы пригвоздить его к месту.
— Я тебя люблю, — сказала я.
Я обвила его шею руками, и мое лицо оказалось совсем близко от его лица, и он поцеловал меня. Я поцеловала его. Мы подарили друг другу поцелуи, какие могут быть лишь раз в жизни, раз в сто жизней, в тысячу жизней.
То, что я сказала раньше, правда. Настоящая жизнь не всегда дает желаемое. Самое главное — знать, что ты любишь.
А что сделать, чтобы тот, кого ты любишь, отвечал тебе взаимностью? О, друг мой, это великое чудо.
Когда вы влюблены, вы хотите рассказать об этом всем: рыбам в океане и фонарю на углу, послать эту новость через континенты и моря, чтобы все живущее за тебя порадовалось.
Когда ты любишь мужа собственной сестры или сестру жены, тебе в первую очередь следует известить семью.
Разговор первый.
Мой отец.
Тот же день.