Глава 5
Корнелия
Меньше чем через двадцать четыре часа после того, как я получила цветы, он позвонил. И не просто позвонил, учтите, а позвонил из Лондона. Услышав его голос, я почувствовала запах ячменной лепешки и творога рядом с ним на столе и увидела красные двухэтажные автобусы на улице.
— Привет, — сказала я.
— Ты ешь? — спросил он.
— Иногда, — ответила я.
— Я имел в виду, что ты ешь?
— Ну, разное, — ответила я. Прижала два пальца к запястью. Пульс сумасшедший. Голос спокойный.
— Вегетарианка?
— Всеядная.
— Ты ешь буквально все?
— Никаких языков. И лакричных конфет.
Он рассмеялся чистым, теплым, золотистым смехом, заставив меня почувствовать себя чистой, теплой и золотистой.
На мне было платье, короткое легкое темно-красное шерстяное пальто с узкими обшлагами и мои любимые черные сапоги до колена. Единственное преимущество карликового роста — это то, что и ступни тоже маленького размера, что позволяет разгуляться на обувной распродаже. (Не пугайтесь, я не собираюсь нагружать вас описанием всех моих туалетов, хотя прекрасно помню, что ребенком мне именно это нравилось в книгах Нэнси Дрю. «Нэнси в прозрачной голубой кофточке открыла дверь», «Нэнси накинула мягкий желтый кардиган на худенькие плечи и скользнула в кабриолет», «Нэнси сняла блузку, юбку и туфли и надела бледно-зеленое платье и жемчужное ожерелье». Иногда важно, что на тебе надето.)
Будучи истинной дочерью своей матери, я не стала прислушиваться к внутреннему голосу, орущему что было сил: «Доверься этому мужчине полностью!» — и когда Мартин спросил, куда ему заехать за мной, предложила встретиться в ресторане. Через пять дней я вошла в ресторан, где он меня ждал. Не стану распространяться насчет его внешности, скажу только, что он был великолепен, как бывают великолепны вырезанные вручную деревянные фигуры: такие ровные, гладкие, изогнутые, сияющие и настолько совершенные, что только через несколько секунд вас как молнией озаряет: «Господи, вот же стул!» Вы садитесь и хотите остаться там навсегда.
Ресторан был маленький, напоминающий шкатулку для драгоценностей: кабинки и стулья обтянуты серебристо-серым бархатом, электрический камин в стене, как картина в рамке. Еда — чудесна. Не сомневаюсь, что приготовлена она была из свежих продуктов, хорошо прожаренная сверху и нежная, тающая внутри, простая, но оригинальная. Я смутно помню, что меня удивил вкус фиников и что я подносила ложку чего-то сливочного, по цвету напоминающего закат, к губам. Но мой разум, похищенный Мартином, плохо запомнил эту, возможно, лучшую в моей жизни трапезу.
Мы говорили, говорили, говорили. Может быть, любовь входит в глаза, но женщины любят ушами, во всяком случае, об этом говорит мой опыт. Пока мы общались, в моей голове вспыхивали звездочки; к концу ужина я была настоящим планетарием.
Он сказал, что ему нравится мое имя, что есть несколько женских имен, в сравнении с которыми все остальные имена — сладкая вата, и мое имя среди них.
— А какие еще? — поинтересовалась я.
— Элеонора, Мерседес, Августа. — Он без запинки назвал еще несколько имен, как будто читал стихотворение, и тогда я рассказала ему о девушке, с которой я жила вместе в комнате, когда училась в колледже, девушке из Саванны с безупречными лодыжками и древним аметистом величиной с грецкий орех, который она носила на цепочке на шее. Она говорила на безукоризненном французском и своей милой улыбкой, показав длинные кошачьи зубки, могла уложить поклонников-студентов, как карточный домик. Если бы она была не такой красивой, а ее семейные деньги не такими древними, я уверена, что она каждый раз задирала бы свой вздернутый носик в моем присутствии. Но поскольку ее собственное социальное положение было неоспоримым, она могла позволить себе любить того, кто ей нравился. А я ей нравилась. Я это знала, потому что она говорила другим своим мелодичным, слегка хрипловатым голосом (наверное, приходилось много кричать, играя на поле в лакросс), свойственным всем будущим президентам компаний: «Корнелия — чудесная девушка!» Мне она тоже нравилась, потому что она была милой, а также потому, что от нее исходил золотистый свет, который падал на все вокруг, включая ее соседку по комнате величиной с муравья.
Но через пару недель она решила, что мое имя слишком вычурное, и стала придумывать производное имя от моего.
— Ну, совершенно очевидно, что… — сказал Мартин, поморщившись.
— Не смей говорить. Даже не смей думать, — велела я ему. — Или все же думаешь?
Мартин отрицательно покачал головой и перекрестился. Я сообщила ему, что она в конечном итоге решила называть меня «К.К.», хотя мое второе имя «Роуз» с буквы «К» не начинается, а фамилия и вовсе Браун, то есть тоже не начинается с «К». И два семестра я была «К.К. Браун».