Корнелия: Надо признаться, нет.
Линни: Я так и думала.
Корнелия: И вообще, меня беспокоила вовсе не Грейс Келли, мне не понравилась легкость.
Линни: Легкость?
Корнелия: Его тон. Как будто брак — это ресторан.
Линни: Пожалуйста, поподробнее.
Корнелия: Или теннис. Или костюм-двойка. Поносил — выбросил, поиграл — бросил.
Линни: Вроде как «Я был женат, но в этом нет ничего личного».
Корнелия: Вроде как четыре года в браке ничего не значат.
Линни: Ладно, но по крайней мере он не похож на того парня в фильме, который ты заставила меня посмотреть.
Корнелия:?!.
Линни: Ну, там еще этот парень, он одержим своей мертвой женой.
Корнелия: Точно. Он был одержим ею, потому что самолично просверлил дырки в дне лодки и отправил ее тело на морское дно.
Линни: Вопрос номер два. Что, кто-то принял закон, запрещающий секс?
Шесть свиданий. Надо признать, в логике ей не откажешь.
И наступило седьмое свидание. Свидание, которое я люблю называть «Свидание семь, или Этой ночью все случилось».
Глава 6
Клэр
Три дня после разговора с отцом Клэр жила внутри шторма — черного, крутящегося урагана страха. Она ложилась спать, слыша его рев в ушах и, если удавалось заснуть, слышала его снова, стоило только открыть глаза. Она ничего не читала. Не ходила в школу. Когда позвонила школьная секретарша, Клэр слышала, как мать объяснила, что дочь больна, и от уверенного тона матери шторм вокруг Клэр стал еще чернее. То, что ее мать могла казаться нормальной, когда на самом деле все, абсолютно все было не так, ужасало ее; ее пугал и тот факт, что мать ни разу не мерила ей температуру, ни разу не принесла чашку чаю или одеяло и, казалось, вообще ее не замечала.
Кожа Клэр казалась обветренной и чесалась, глаза и щеки горели, но бывали моменты — особенно когда Клэр пыталась заглянуть подальше в будущее, — когда ее охватывала крупная дрожь.
«Я от страха заболела, — сказала Клэр себе. — У меня болит сердце». Но если раньше Клэр помогало, когда ей удавалось определить ее состояние, то, что ее пугало или смущало, нужными словами, теперь от этого не было никакой пользы. Она обхватила себя за плечи, чтобы согреться, чувствуя собственные кости, а потом впилась пальцами в локти, да так сильно, что стало больно. «Я там внутри настоящий скелет», — прошептала она, обращаясь к бледно-желтым стенам своей комнаты.
На третий день Клэр услышала, как мать быстро и легко поднялась по лестнице и вошла в свою спальню. Затем послышался звук открываемых и закрываемых ящиков. Мать то пела во весь голос, то мурлыкала песенку, и Клэр затаилась. Клэр почувствовала, как в груди закипает гнев. Она соскользнула с постели, и ее босые ноги на полу удивили ее — какие-то странные контуры, а между двумя пальцами виднелся кусок желтого коврика.
Клэр неуверенно прошла по коридору к комнате матери. Дверь была открыта, и Клэр остановилась на пороге, затаив дыхание и слушая, как мать поет. «Какой большой ветер», песня Нины Саймон, которую они с мамой любили ставить в машине. Эта песня была десятой на диске, а вторую — «Черт бы побрал Миссисипи» — они обожали, включали звук на полную мощность и пели во все горло, делая особый упор на слово «черт». Мимо мчались машины, но они находились в своем собственном мире, и воздух, дрожащий от их голосов, мерцал. Теперь она слушала, как мать поет одну из этих песен, их общих песен, странным голосом, то грубым, то бархатным, и создается впечатление, что она поет эту песню кому-то. Клэр невольно сделала шаг в комнату, чтобы посмотреть, кто же это такой.
Разумеется, в спальне, кроме матери, никого не было. Она только что надела узкое летнее платье и поправляла его на себе, проводя руками по бедрам, бокам и ногам. Когда Клэр вошла, она даже головы не повернула.
— Сейчас декабрь, — сказала Клэр. Голос у нее был хриплым и скрипучим, как у старой женщины.
Мать, казалось, не слышала, но продолжала петь тем же непривычным голосом. Она села в кожаное кресло винного цвета, в котором обычно читала («кларет» — так она называла этот цвет), чтобы надеть сандалии на высоких каблуках и с ремешками. Клэр заметила, что сандалии были точно такого же кремового цвета, что и ноги матери. На полу лежали пакет и коробка из-под обуви. Ничего не понимая, Клэр уставилась на эти предметы — смятый пакет из зеленого пластика с буквами более темного цвета сбоку и на четкий прямоугольник коробки. Она смотрела, пытаясь понять, что делают здесь эти две вещи. Много месяцев спустя Клэр прочтет поэму Уильяма Карлоса Уильямса о красной тачке и цыплятах и вспомнит эти обычные предметы. Зеленый пакет и коробку из-под обуви.