— А мне говорили, что вы такой ученый. Я и представила, как мой папа, седой… — непринужденно сказала она, входя в его ущелье за гардеробом.
И он вдруг почувствовал, что она смотрит на него как бы сверху вниз. Спокойно, дружелюбно, но все-таки как-то сверху. Оттого ли, что ростом она повыше?
Он почему-то засуетился.
— Очень рад познакомиться! — бормотал без всякой уж надобности.
Их занятия начались. Дважды в неделю. Потом и чаще. И нельзя сказать, что проходили они строго по той программе, какую он раньше намечал. Кроме чтения специальных статей, она вводила и разговор, занимаясь его произношением. Тут ему доставалось больше всего.
— On all accounts. Принимая все во внимание, — выразительно артикулировала она, складывая губы в специфическое «ау».
— …accounts! — выпаливал он не своим голосом.
Прогуляться, дышать свежим воздухом. То take the air, — демонстрировала она протяженность звука.
— …air, — покорно отзывался он, ловя себя вдруг на том, что действительно неплохо бы подышать воздухом.
Постепенно узнавал он немало нового для себя во время уроков. Не только правила сочетания и произношения слов. Узнал, например, что всякий специалист не обязательно должен смотреть на все в жизни лишь через очки своей специальности. Узнал, что не всегда удобно где-нибудь за столом в гостях, перебивая всех, говорить о своей автоматике и реле, о своих лабораторных происшествиях. Узнал, что его домашняя щель за гардеробом, заваленная книгами, где в центре всего старый стол на раскоряченных ножках — место стольких его вдохновений! — не более, чем неустроенная холостяцкая «каморка…
Словом, сами догадываетесь, как это бывает, когда двое начинают с обыкновенной фразы: «Очень рад познакомиться», а приходят к тому, что он утром, убегая на работу, целует ее наспех в щечку, запихивая в портфель приготовленный бутерброд: «С обедом не жди, сегодня у меня лекции».
Мартьянов стал появляться с женой Натальей Сергеевной в местах, где раньше его и не встретить бы, — на картинных выставках, в музыкальных залах. Она пыталась объяснять ему очарование красок и композиции на полотнах. Он кивал головой, а, по правде говоря, видел лишь одно содержание, что изображено. Но судить о том, что «подходяще» и «неподходяще» — по принципу двоичного релейного выбора, — он порывался довольно решительно.
С музыкой было сложнее. Один вид огромного зала, залитого светом, величественный частокол матово блестящих органных труб, огромные медальоны «великих» высоко, почти под потолком, настраивал по-особому. Что-то вдруг накатывало на него иногда вместе со звуками, чего не мог он сам понять. Какие-то неясные представления… нет, не подумайте, ни о каких его реле. Совсем не о них. И в то же время и о них. Наташа объясняла: это просто потому, что слон, слава богу, не наступил ему на ухо.
Мартьянов узнал теперь правила… разумного отдыха.
Субботний вечер. Дом ученых. Обширное здание на старой московской улице, описанной в романах и мемуарах, блистало огнями в такие вечера, приманивая к себе почтенную, благопристойную и тем не менее веселую ученую Москву. Все возрасты и все степени, толпящиеся вперемешку. И новоявленные кандидаты с печатью мудрости на лице, и академические старейшины в беспечном настроении, и жены в нарядах, и дочки с бантами… Многочисленное собрание, где вдруг начинаешь чувствовать себя по-домашнему.
А в общем-то, все стекалось сюда ради танцев. Эстрадную программу слушали невнимательно, при пустующих креслах. Но едва раздавались первые «там-там» джаз-оркестра, как все, собственно, и начиналось.
Так было повсюду: в заводских клубах, в Домах культуры и попросту в конторских помещениях, после работы, среди раздвинутых столов, под неизменное кваканье патефонных коробок. Повальное увлечение, словно пеной вырвавшееся наружу из долго закупоренного сосуда. Веселые субботние огни, казалось, бросали вызов всему, что встречалось в жизни неприятного, тяжелого, жестокого. Как будто каждый, кто мог, хотел оправдать ходкую тогда фразу: «Жить стало веселее». Вечерний отдыхающий город танцевал.
И, пожалуй, с наибольшим усердием, так сказать со знанием дела, стараясь соблюдать все правила, которым обучал их — учитель танцев в золотых профессорских очках, шаркали в своем Доме по паркетам бывшего дворянского особняка служители современной науки. Так усердно, всерьез, будто от этого многое зависело.
Мартьянов предпочитал стремительные темпы. Выжидал, пока не заиграют что-нибудь быстрое, и, подхватив свою Наташу, Смело вел в самую гущу, не очень заботясь о том, чтобы лавировать или уступать. Вперед, напрямик!