По вечерам мы выходили в город, заболевший разгульной бессонницей, как минимум до октября, подхвативший ангину от холодного пива, накрытый таинственными тенями ночных парков и разноцветными зонтиками уличных кафе. Мы гуляли по его лунным аллеям, посещая бары и ресторанчики, почти до рассвета. У нас не было повода быть счастливыми, а отсутствие его — явный признак счастья. Мы были молоды, здоровы, и не задумывались о многом в те прекрасные, млечные ночи, а просто мечтали и смотрели на звезды.
В одном из таких заведений, приглянувшемся нам своими соломенными крышами в африканском стиле, было многолюдно. Народ отдыхал с размахом. Вина лились рекой. Закуски стояли горой. Смех, возгласы, шум и гам доносились отовсюду и не умолкали не на секунду. На танцполе и стар, и млад, плясал и радовался, кружа в безудержном хороводе без остановки. Персонал заведения не поспевал обслуживать клиентов. Ночь переливалась огнями и мелодиями типичного морского курорта в самый разгар сезона. Мы присели за несвободный столик, так как свободных не было, спросив разрешения у двух девушек. Они не отказали нам, а вежливо пригласили присоединиться.
Симпатичная, одесситка по имени Людмила, с шикарными, каштановыми волосами, со смуглостью присущей людям, южным, мне сразу приглянулась. Я не мог видеть ее полностью, так как стол был высок и застелен плотной длинной скатертью, а сидел она напротив. Она сказала, мило улыбнувшись: «Люда», и протянула ладонь в короткой, как у бильярдистов, кожаной перчатке. Разговорились. Я рассказывал, ей о Беларуси о белорусах, стараясь развеселить, закусывая вино фруктами, и когда удавалось удачно пошутить, мы всей компанией смеялись. Люда внимательно слушала, поддерживала беседу и приятно улыбалась, но будто была чем-то скована изнутри, не до конца открыта. Я не придавал особого значения этому. Многим людям свойственна замкнутость. Особенно при первом знакомстве.
А потом мы пошли танцевать. Все, кроме Люды и ее подруги. Обе совсем загрустили, когда мы вернулись, разгоряченные танцем, вспотевшие, и уставшие.
Я, приходя в себя, спросил, задыхаясь: «А вы почему не танцуете?»
В ответ, Люда молча выехала из-за стола в инвалидном кресле. Мы оторопели от неожиданности и неловкого изумления. Но вида не подали. Все люди, по большому счету, одинаковые, со своими недостатками и достоинствами. У кого-то есть ноги, но они не ходят. У кого-то есть сердце, но оно не любит, и более того, ненавидит. У многих есть головы, но они не думают, как помочь тем, кто действительно нуждается, а без устали пекутся о том, как, обогатиться самим, порой отнимая последнее.
Они поблагодарили нас за приятную компанию. Она, с едва уловимой грустью в голосе, сказала, что им с подругой пора…
— Разрешите, я вас провожу? — спросил я.
— Проводите, я не против, — согласилась она застенчиво, и, застегнув перчатки на запястьях, привела в движение свою печальную колесницу, к которой была прикована, как я догадался, давно. Теперь мне стало понятно предназначение перчаток. Они защищали руки от контакта с грубыми покрышками при езде.
И мы направились по веселящейся, грохочущей улице к ее дому, то и дело, натыкаясь на праздных гуляк, которые безразлично обходили нас стороной. Да и что они могли сказать нам? И что мы могли им ответить? Наш необычный кортеж, не спеша двигался мимо ярких, но холодных витрин магазинчиков и лавочек, пивных и ресторанов. Люда, ее подруга, которая тоже была в кресле, и я. Подруга вскоре попрощалась и свернула к санаторию им. Бурденко. А мы с Людой пошли своей дорогой.
«Господи, — думал я, — как же так, почему, один купается в золоте, а другой лишен необходимого? Почему именно такой тяжкий крест должна нести, эта милая девушка? Неисповедимы пути твои, Господи. Ведь купающиеся в золоте, зачастую, купаются во лжи и крови, не взирая ни на что. Не в состоянии уже слышать стон немощи и плач голодных детей, служат господину мира сего, без устали и зазрений совести. Но благо, власть этого господина не вечна. И однажды, эти два колеса злосчастной коляски преобразятся в белые крылья, и понесут эту скромную, трогательную девушку к тебе, Господи, в твои небесные сады, в твои лучезарные чертоги, и не будет больше печали и горестей, не будет больше слез отчаяния и боли от непонимания, циничных усмешек, предательства и равнодушия людского. Так пусть же не иссякнет терпение и надежда. Пусть не угаснет только любовь и вера… До конца…»