— Благодарю вас, сэр. Я очень ценю вашу доброту. Но у нас мало времени, день уже на исходе.
— Конечно, конечно. Просто я думаю, что вы не должны питать больших надежд успееть что-нибудь найти за это время.
— Все верно. Ну а вдруг… вы же знаете, как это бывает, сэр.
— Мы будем молить бога, чтобы дал вам хоть один шанс на миллион. Удачи вам, мистер Джонсон. — Он пожал мне руку и повернулся, чтобы уйти. Сью заколебалась, потом протянула руку и улыбнулась.
— У нас мало топлива и мало времени, — сказал Вильямс. — Еще час-другой и мы окажемся в темноте. Куда теперь, мистер Калверт?
— На север. Прямо вдоль этой полосы травы — кажется, с нее когда-то взлетали на легком самолете. Потом через ту гряду. А дальше командуйте сами.
Он сделал так, как я сказал, затем мы еще минут десять летели на север, и когда скрылись с глаз всех наблюдателей на этих островах, описали большой полукруг и отправились домой.
Солнце садилось, и под нами была уже скорее ночь, чем день, когда мы снизились над песчаной косой в восточной части острова Торбей. С трудом можно было различать темные пятна деревьев, слабый серебристый блеск песка и белые пятна на воде — там, где она пенилась у рифов, окаймляющих косу. Посадка вызывала у меня опасения, но Вильямс казался столь же спокойным, как мамаша на детском конкурсе, которая сунула жюри пятифунтовую бумажку. Ну, если он не беспокоился, то и мне не стоило — я ничего не понимаю в вертолетах, но достаточно разбираюсь в людях, чтобы признать, что рядом со мной сидит превосходный пилот. Все, о чем я должен был беспокоиться, это как я буду пробираться назад через этот адский лес. Хорошо хоть, что теперь мне не надо будет бежать.
Вильямс поднял руку, чтобы включить посадочные огни, но свет вспыхнул за секунду до того, как его пальцы коснулись выключателя. Свет вспыхнул на земле. Яркий луч, слепящий луч, луч поискового прожектора, установленного где-то между линией прибоя и опушкой леса. Луч ушел в сторону, затем уперся в нос вертолета, отчего внутри стало светло как днем. Я отвернулся, Вильямс поднял руку, чтобы защитить глаза, но тут же обмяк, убитый на месте, на его белой куртке появилось красное пятно — грудь была пробита в самой середине. Я бросился вперед и вниз, пытаясь найти хоть какое-то укрытие под прозрачным колпаком кабины. Вертолет был неуправляем, он наклонился вперед и медленно вращался вокруг своей оси. Я пытался вырвать руль из рук мертвеца, но тут траектория пуль изменилась. Безумная какофония звуков, железный скрежет пуль, бьющих по двигателю, визг рикошетов. Двигатель остановился внезапно, будто кто-то выключил зажигание. Вертолет больше не хотел оставаться в воздухе, и я ничего не мог поделать. Я напрягся в ожидании удара о воду, но удар оказался намного резче и разрушительнее, чем я предполагал. Мы упали не в воду, а на окружающие отмель рифы.
Вертолет лежал на камне сильно наклонившись носом вперед, обтекатель кабины был в воде. Меня при ударе швырнуло под приборную панель. Я был слишком ошеломлен, слишком слаб, чтобы предпринять какие-либо реальные усилия, чтобы добраться до двери. Она была надо мной и я не мог ее достать. Ледяная вода заполняла кабину сквозь пробитый обтекатель и дыры в днище фюзеляжа. Воцарилась могильная тишина, журчание воды лишь подчеркивало ее. Потом опять застрочил пулемет. Пули пробили фюзеляж как раз позади меня и вышли через обтекатель. Дважды я чувствовал, как резко рвануло у плеча рукав куртки, и постарался с головой спрятаться в ледяную воду. Потом, когда в носу накопилась вода, вертолет еще сильнее наклонился вперед, замер на мгновение, соскользнул с рифа и камнем пошел на дно.
Глава пятая. СРЕДА: СУМЕРКИ — 20.40.
Среди множества смешных и ни на чем не основанных представлений, распространяемых людьми, не ведающими того, о чем они болтают, есть одно, особенное, специально для слабоумных, а именно представление о том, что утонуть — значит избрать самый мирный, легкий, чуть ли даже ни приятный вид смерти. Это не так. Это ужасная смерть. Могу утверждать так, потому что пробовал тонуть — и мне это ничуть не понравилось. Мне казалось, что голова раздулась, будто ее накачали сжатым воздухом, боль в ушах и глазах была просто дикой, ноздри, рот и желудок полны морской воды, а мои разорванные легкие, казалось, кто-то облил бензином и поднес спичку. Может быть, если бы я открыл рот и, чтобы сократить затянувшуюся агонию, чтобы облегчить эту пылающую боль, охватившую мои легкие, сделал бы глубокий вдох — последний в своей жизни, может быть, если бы я сделал это, конец наступил бы легко, мирно и приятно. Однако до конца дней я не поверю в это.
Проклятую дверь заклинило. После удара о рифы, а затем о морское дно, было бы чудом, если бы ее не заклинило. Я толкал ее и тянул к себе, молотил кулаками. Она не двигалась. Кровь клокотала и шумела у меня в ушах, огненные тиски сдавили грудную клетку, крушили ребра, выжимали из легких жизнь. Я уперся ногами в приборную панель и вцепился в ручки двери. Я упирался ногами и выкручивал ручку с такой силой, на какую только способен человек, знающий, что его ждет смерть. Ручка отломилась, меня отбросило назад и вверх, в хвост фюзеляжа, и тут мои легкие не выдержали. Смерть не могла быть хуже этой агонии. И я стал дышать — пусть мои легкие наполнятся морской водой.
Но легкие не наполнились морской водой, они наполнились воздухом. В хвостовой части фюзеляжа образовалась воздушная пробка, поскольку вертолет находился почти в вертикальном положении, уткнувшись носом в дно, а хвостом опираясь на скалу. Ядовитый сжатый воздух, насыщенным парами бензина и масла, но тем не менее — воздух. Голова моя была полностью над водой. Я сделал полдюжины глубоких вдохов, чтобы унять огонь в легких и шум в голове, а потом пошарил рукой в темноте, чтобы оценить имеющееся в моем распоряжении запасы воздуха. Точно судить было невозможно, но мне показалось, что его хватят минут на десять-пятнадцать, учитывая то, что он находится в сжатом виде.
Я вспомнил, что у вертолета ведь две двери, может быть вторую мне удастся открыть. Сделав глубокий вдох, я нырнул и нашел ее — не дверцу, а дыру, где она должна была быть. Удар заклинивший одну дверцу, вышиб другую. Я вернулся в хвостовую часть и подкрепился несколькими глотками сжатого воздуха. Теперь он не показался мне столь замечательным, как в первый раз.
Теперь, когда я знал, что могу выбраться в любую минуту, я не спешил. Если что и отличает тех парней наверху, так это педантизм. Для них сделать работу наполовину все равно, что не сделать ее вообще. Сюда они могли добраться только на лодке, и теперь эта лодка наверняка кружит над тем местом, где упал вертолет, а ее экипаж не отмечает успех со стаканами в руках. Эти парни светят с обоих бортов факелами и прожекторами, выискивая какое-нибудь волнение на поверхности. И оружие у них наготове.
Я могу только гадать, сколько времени наверху будут ждать — в том, что ждать они будут, я не сомневался ни минуты. Но я ничего не мог поделать с постоянно ухудшающимся воздухом. Просто удивительно, сколько времени может провести человек в столь душной, загрязненной обстановке — кислорода все еще оставалось на несколько минут. Я однако и не мог сидеть здесь бесконечно. Может быть, я и так уже ждал слишком долго?
Я постарался припомнить все, чему меня учили когда-то, когда я работал морским спасателем. Как долго я нахожусь под водой? Как глубоко? Сколько времени продолжалось погружение?
Тогда я не ощущал хода времени. Может, погружение длилось секунд сорок. Где-то на полпути я сделал последний глоток воздуха, прежде чем погрузился в воду с годовой. Потом минуты полторы я боролся с дверцей. Минута на отдых, полминуты на поиски другой двери, а после этого, сколько еще? Шесть минут, семь? Не меньше семи. Значит всего около десяти минут. В горле появился твердых комок, стало трудно дышать.
Как глубоко погрузился вертолет? Это был вопрос жизни и смерти. Судя по давлению воздуха в кабине — достаточно глубоко. Но на сколько? Десять метров? Тридцать? Сорок? Я пытался мысленно представить карту побережья Торбея. В самом глубоком месте пролива доходило до ста пятидесяти метров, меня сбили ближе к берегу, стало быть, вполне могло быть, скажем, пятьдесят. Если это так — значит все. Финиш. Что говорит по этому поводу декомпрессионная таблица? Если человек пробыл на глубине пятидесяти метров десять минут, он должен сделать при подъеме на поверхность остановку для декомпрессии не менее восемнадцати минут. Иначе азот, растворившийся в крови под давлением, вскипает и тогда… Даже если я находился на глубине сорока метров, то и тогда требовалась остановка на шесть минут — а если в мире было хоть что-то, в чем я был уверен на сто процентов, так это в том, что любые остановки не для меня. Я конченый человек. Мне оставалось только выбирать между муками компрессионной болезни и быстрой и верной гибелью от руки тех, кто ждал меня на поверхности. Я сделал несколько глубоких вдохов, стараясь вобрать весь оставшийся кислород в легкие, погрузился с головой в воду, преодолел расстояние до дыры и устремился к поверхности.