— Если сэру Артуру угодно подвергать вас опасности, по сравнению с которой то, что ожидало бы вас в Торбее, просто ничто — это дело сэра Артура. Что же до всего остального, то здесь моего согласия не требуется. Я подчиненный и обязан выполнять приказы.
— Вы снисходительны до предела, — ядовито сказал дядюшка Артур.
— Виноват, сэр. Я не должен подвергать сомнению ваши суждения, Я очень рад видеть леди. Но думаю, ей лучше находиться внизу, пока мы будем стоять у пирса, сэр.
— Разумная предосторожность, — мягко сказал дядюшка Артур. Ему приятна была моя покорность, мое признание исконных прав аристократии.
— Это будет недолго. — Я улыбнулся Шарлотте Скурос. — Мы покинем Торбей в течение часа.
— Не могу взять в толк, за что вы его взяли?
Я перевел взгляд с сержанта Мак-Дональда на человека с лицом, разбитым в кровь, и вновь на Мак-Дональда.
— Вторжение и нападение. Физическое насилие и сопротивление. Незаконное ношение опасного оружия с намерением совершить убийство. Чего же вы еще хотите?
— Ну ладно. Не так все просто, как кажется. — Сержант Мак-Дональд развел руками. — Он не вторгался и не нападал, мистер Петерсон. Он только ошвартовался. Закон не против, этого. Физическое насилие и сопротивление? Но он сам выглядит так, словно он жертва, а не преступник. И какое же у него было оружие, мистер Петерсон?
— Я не знаю. Он, должно быть, выбросил его за борт.
— Понятно. Выбросил за борт, говорите? Итак, мы не имеем никаких реальных доказательств преступных намерений.
Я начал немного уставать от сержанта Мак-Дональда. Он быстро сговорился с мнимыми таможенниками, но со мной был исключительно сух.
— Вы хотите сказать, что это продукт моего больного воображения? Вы еще скажите, что я только что высадился на берег, напал на первого встречного, набил ему морду и приволок сюда, чтобы рассказать вам эту историю. Даже вы не настолько глупы, чтобы в это поверить.
Его коричневое лицо стало красным, костяшки пальцев побелели. Он сказал мягко:
— Будьте добры не говорить со мной в таком тоне.
— Если вы и дальше будете упираться, как дурак, то я и буду считать вас дураком. Вы что, не собираетесь посадить его?
— Но против него нет ничего, кроме ваших слов.
— Есть. У меня есть свидетель. Он сейчас внизу, на старом пирсе. Адмирал сэр Артур Эрнфорд Джейсон. Очень уважаемый государственный деятель.
— Но когда я был у вас на судне, с вами был мистер Ханслетт.
— Он тоже там, внизу. — Я указал на своего пленника. — Почему бы вам не задать несколько вопросов вашему приятелю?
— Я послал за врачом. Сначала он должен привести в порядок его лицо. Я не могу разобрать ни слова из того, что он говорит.
— Врач тут не поможет, — сказал я. — Меня, например, гораздо больше беспокоит то, что он говорят по-итальянски.
— По-итальянски? Это не проблема. Владелец кафе у нас на острове итальянец.
— Это пригодится. Мы должны задать нашему приятелю несколько вопросиков. Где его паспорт? Как он появился в этой стране? Кто его нанял и где он живет?
Сержант долго смотрел на меня, затем медленно произнес:
— Вы очень странный морской биолог, мистер Петерсон.
— А вы очень странный полицейский, мистер Мак-Дональд. Доброй ночи.
Я пересек слабо освещенную улицу, вышел на мол и стал ждать в тени телефонной будки. Спустя две минуты по улице торопливо прошел человек с саквояжем и свернул к полицейскому участку. Он вышел через пять минут, что меня не удивило: это был провинциальный эскулап, а тут требовалась госпитализация. Дверь полицейского участка снова отворилась, и оттуда быстро вышел сержант Мак-Дональд в наглухо застегнутом черном макинтоше. Он быстро шагал вдоль мола, не глядя по сторонам, поэтому мне легко было следовать за ним. Он повернул к старому каменному пирсу. В конце пирса он зажег фонарь, спустился по веревочной лестнице и подтянул за цепь маленькую лодку.
— Почему они не снабдили вас телефоном или передатчиком для срочных сообщений? — спросил я. — В такую ночь можно погибнуть в холодных волнах, так и не добравшись до "Шангри-Ла".
Он медленно выпрямился, выпустил конец из рук, и лодка исчезла в темноте. Он медленно поднялся по лестнице, очень медленно и тяжело, как старик, и спокойно спросил:
— Что это вы сказали о "Шангри-Ла"?
— Я не хочу принуждать вас, сержант, — приветливо сказал я. — Вы не можете разглашать служебные тайны. Вы ведь служите вашим хозяевам и теперь отправляетесь туда, чтобы сообщить, что один из их наемников серьезно искалечен и что у этого Петерсона серьезнейшие подозрения насчет сержанта Ман-Дональда. Так?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — отрешенно произнес он. — "Шангри—Ла"? Я не думал даже приближаться к "Шангри-Ла".
— Тогда куда же вы собрались? Ну, говорите… Ловить рыбу? Что-то не видно ваших снастей…
— А как вы объясните ваше собственное поведение? — спросил Мак-Дональд.
— Ну, здесь все просто, сержант. Я привел к вам этого итальянца, имея лишь смутные подозрения, что вы тоже в чем-то замешаны. Привел, чтобы посмотреть, как вы отреагируете. И теперь у меня не остается никаких сомнений. Вы прекрасно отреагировали.
— Я, может, не такой умный, как вы, мистер Петерсон, — с достоинством возразил он, — но я и не полный идиот. Я думал, вы один из них или что-то в этом роде. — Он помолчал. — Но вы не из тех. Вы из службы безопасности.
— Да, я из службы безопасности. — Я указал туда, где в двадцати метрах от нас находился "Файркрест". — Вам лучше побеседовать с моим боссом.
— Я не подчиняюсь службе безопасности.
— Это ваше дело, — сказал я безразлично, отвернулся и посмотрел через мол. — А ваши два сына, сержант Мак-Дональд, шестнадцатилетние близнецы, которые якобы погибли некоторое время назад в Кайн-гормсе?
— Что вы сказали о моих сыновьях? — спросил он упавшим голосом.
— Только то, что мне, к сожалению, придется сказать им, что их отец и пальцем не пошевелил, чтобы спасти их.
Дядюшка Артур был страшен, как никогда, а уж если дядюшка Артур примется запугивать, тут есть на что посмотреть. Он даже не шелохнулся, когда я ввел Мак-Дональда в салон, он не предложил ему сесть. Пристальный синий взгляд василиска, усиленный и сконцентрированный сверкающим моноклем, пронизывал несчастного сержанта, как луч лазера.
— Итак, вы пытались ускользнуть, сержант, — начал дядюшка Артур без всякой преамбулы. Ровным, холодным, неумолимым тоном, от которого волосы дыбом встают. — Это следует из того, что вы находитесь здесь. Когда мистер Калверт сошел на берег с арестованным, у него уже была веревка достаточной длины, чтобы вас повесить, а вы своими руками завязали петлю. Не очень умно с вашей стороны, сержант. Вы не должны были пытаться вступать а контакт с вашими друзьями.
— Это вовсе не мои друзья, сэр, — зло сказал Мак-Дональд.
— Я сейчас расскажу вам то, что вы должны знать о Калверте — Петерсон это его псевдоним — и обо всем, чем мы занимаемся. Если вы когда-нибудь кому-нибудь повторите то, что я расскажу, это будет стоить вам работы, пенсии, всех надежд на будущее, на то, что вы сможете найти работу в другом месте, а также нескольких лет тюрьмы за разглашение государственной тайны. Я лично буду поддерживать обвинение. — Он выдержал паузу и добавил, что было уже сущим излишеством: — Я ясно выражаюсь?
— Вы очень ясно выражаетесь, сэр, — сказал Мак-Дональд угрюмо. После этого дядюшка Артур рассказал Мак-Дональду все, что он считал возможным открыть ему, — это было не так уж много, и закончил словами:
— Надеюсь, мы теперь можем рассчитывать на ваше безоговорочнее сотрудничество, сержант.
— Как Калверт догадался о моем участии в этом? — спросил тот тупо.
— Боже мой, что тут сложного! — воскликнул я. — Было видно невооруженным глазом, что вы знаете, что таможенники ненастоящие, что у них не было с собой фотокопировального аппарата и документов. Что их единственной целью было сломать нашу радиоустановку и узнать, нет ли у нас еще одной. Вы знали, что они не могли вернуться на материк — сильно штормило. А их судно… Это же был катер с "Шангри-Ла", именно поэтому вы отошли, не зажигая огней! А как вы узнали, что телефонные провода перерезаны в проливе? Вы знали, что они перерезаны, но почему же вы сказали, что именно в проливе? Потому что вы точно знали, что именно там. И потом ваши сыновья, сержант, мальчики, которые якобы погибли, — вы не позаботились закрыть их счета. Потому что знали, что они не погибли.