— Как бы то ни было, — заключил отец, — это опасный сон. Если ты проболтаешься, а полиция пронюхает, тебя вышвырнут из копей. Помнишь, как прогнали с работы тех, кто хотел вернуть нашу реку? Поэтому, сынок, никому об этом не говори. Забудь свой сон, будто ты его и не видел никогда. Рассказами о нем делу не поможешь — пересохшая река останется пересохшей, жаждущий останется жаждущим!..
До сих пор помню я безнадежность и отчаяние в голосе отца. Сначала я никому не говорил о своем сне, но спустя несколько дней рассказал товарищам по работе в копях. К моему удивлению, они не испугались, а весело рассмеялись.
— Что же смешного в том, что я вам рассказал? — спросил я.
— Нечего бояться этого сна, — ответили мне товарищи, — это очень хороший сон. Каждый из нас его видел.
— Не может быть! Такое же древо воды?
— Ну да! Древо воды у нас в деревне и прекрасные ключи в наших копях. Не бойся, дружок, обязательно сбудется наш сон!
Тогда я этому не поверил.
Но я не зря работаю с товарищами. Теперь и я знаю — сбудется наш сон! Настанет день, и вырастет в нашей долине древо воды, и пустые ныне кувшины наполнятся до краев, и грязные одежды засверкают белизной, и расцветут исстрадавшиеся сердца.
А земля и любовь, пустоши и пустыни станут цветущим садом.
МОЛОДАЯ ТРАВКА САМА НЕ ВЫРАСТЕТ!
Перевод Н. Толстой
На тюремном дворе собирались сеять траву, но прежде надо было выкопать прошлогоднюю, и вот заключенных, разбив на группы, вывели работать во двор. Погода стояла хорошая, ослепительно сверкало солнце, стража была не строгая, и работа спорилась.
— Ну, и что было дальше? — нажимая на лопату, чтобы она поглубже ушла в землю, спросил у Ясина Даулат.
— Приехал я из Сурата в Бомбей, — отвечал Ясин. — Хотел побольше заработать для Шамшад, рассчитывал, что в большом городе легче устроиться. Здесь, в Бомбее, я поступил механиком в автомобильный гараж на Кабули-лейн, платили мне восемь рупий. А в Сурате больше четырех никак не удавалось заработать. Увидав, что я свое дело знаю, хозяин гаража Рахим-бхаи устроил нас с женой в каморке в одном из бараков по соседству с гаражом. Шамшад навела там такой порядок, что наша клетушка просто сверкала чистотой. Я был доволен — чем не жизнь! Много ли человеку надо для счастья, брат Даулат? Крыша над головой, честно заработанный кусок хлеба, любящая жена! И все это у меня было!..
— Ну, а потом? — Даулат отложил лопату в сторону и вытер пот со лба тыльной стороной руки.
— Потом пришлось мне выехать в Сурат: мать приболела — письмо оттуда пришло. Я посылал ей каждый месяц по шестьдесят, по семьдесят, а то и по восемьдесят рупий — если удавалось больше заработать. Дела в гараже у моего хозяина шли отлично, сам он был очень добр к нам — частенько наведывался в каморку, спрашивал, как живем, не надо ли чего. Главный механик Рам Ранг тоже казался порядочным человеком. Никогда никакой каверзы мне не устраивал. Так вот, когда от матери пришло письмо, я показал его Рахиму-бхаи. Тот дал мне восемьдесят из аванса, тридцать я оставил Шамшад, а остальные взял себе и в тот же день уехал в Сурат, сказав жене, что вернусь через неделю…
— Что ж было после? — спросил Даулат.
Ясин, глубоко всадив лопату в землю, резким рывком поднял большой пласт, потом, ухватив его одной рукой за пук вялой травы и глядя на него с ненавистью, швырнул в сторону.
— Вышло так, что в Сурате я пробыл вместо одной недели почти две — матери было плохо. Как только ей полегчало, я занял денег на билет и вернулся в Бомбей. Добрался до дому, умылся, переоделся, поел и лег на кровать, а Шамшад села рядом и стала растирать мне ноги и вдруг — как заплачет! Я вскочил, будто меня ужалили: — Что с тобой, Шади?
Сквозь рыдания я услышал:
— Как только ты уехал, сюда пришел хозяин… он несколько раз приходил и говорил гадости…
— Что именно? — Меня трясло, как в лихорадке.
— Говорил: «Я дам тебе сто рупий».
— А ты?
— Я заперлась изнутри. Он ушел, а на другой день опять явился, сказал, что даст двести. Я опять закрылась на ключ. Через два дня он снова был тут… Сказал: «Если сама не захочешь, так я тебя силой возьму, а согласишься — подарю золотые браслеты».
— Что, жена-то твоя в самом деле так хороша собой? — спросил Даулат.
— Очень.
— Большую ошибку ты сделал, брат, — сокрушенно покачал головой Даулат. — Нельзя бедняку брать в жены красивую женщину.
— Почему?