— Лимровские горячие источники все хвалят. Я очень рад за тебя, дядя Петя, — сказал он и, вспомнив озеро в кратере вулкана, помрачнел.
— Что с тобой? — спросил Романов, садясь на стул.
— Ничего, — Данила стряхнул пепел с сигареты. — Ничего, дядя Петя.
— Воды хорошие, а санаторий паршивый.
Полковник Романов выглядел очень бодрым. У него было свежее лицо без морщин. В серых глазах — блеск. Данила впервые видел его таким, задорным и счастливым. «С чего бы это?» — подумал он и вдруг ощутил, как в нем поднимается волна нежности к Петру Васильевичу. Данила взъерошил волосы и широко улыбнулся.
— Радуешься, что райком поддержал тебя? — спросил Романов.
— Дядя Петя, когда ты успел узнать?
— Мне по должности положено все знать, — отшутился Романов.
Данила с сомнением покачал головой. В самом деле, вертолет прилетел в Лимры в седьмом часу. Колбин, подхватив Марину под руку, молча прошагал в полутьме мимо. Марина обернулась и крикнула: «Заходите чай пить, Данила Корнеевич!» Это после вчерашнего-то? Зачем? Чтобы терзаться и мучиться? Данила поужинал в столовой и пошел к себе. Часа через полтора пришел Петр Васильевич. Встреча была неожиданной и приятной для обоих. Он вручил Даниле дневник Лебедянского и рассказал о том, как отдыхал у Корнея Захаровича, лечился на Лимровских водах. Вернулся он из санатория, как сам об этом говорил, сегодня. Откуда же тогда мог узнать о совещании в райкоме?
— Я у врача был, — благодушно сказал Романов. — Удивительно симпатичная девушка. Настоящий Цветок Камчатки. О совещании она мне рассказала, со слов сестры. Ты ведь ее знаешь? Варвара Семеновна Сенатова. Очень интересовалась неким Данилой Романовым.
Данила сунул окурок сигареты в пепельницу.
— Некий Данила Романов не интересует Варю Сенатову, — с горечью сказал он. — У нее есть некий журналист Овчарук.
Романов взглянул на Данилу.
— Выкладывай, — коротко бросил он, — Разница в годах не мешала нам быть друзьями.
— Легко сказать — выкладывай. А где найти слова, чтобы описать извержение вулкана?..
— Бывает, — неопределенно сказал Романов, выслушав сбивчивый рассказ Данилы. — Я так легко не отступился бы... Женская душа — что дремучий лес, говорил какой-то мудрец. Бродишь-бродишь — и не знаешь, как выбраться.
Данила невольно рассмеялся.
— Дядя Петя, ты же холостяк. Откуда тебе знать женскую душу?
— Потому и знаю, что старый холостяк. — Романов поднялся и начал одеваться. — Читай дневник Лебедянского. Чтение помогает иногда пережить тяжелые минуты жизни. А в записках профессора ты найдешь много полезного для себя. Например, о взрыве вулканов. Хороший козырь против Колбина. Кстати, не знаешь, он у себя?
— С чего бы это он у себя сидел? Он у Сенатовых, — сердито сказал Данила.
В дверях Романов задержался.
— Между прочим, — сказал он, — завтра же сходи к Варе и извинись перед ней. Ты ее обидел.
Данила остался в комнате один. Он закурил сигарету и неожиданно почувствовал себя легко и свободно. Хотелось встать и сейчас же бежать к Варе. Усилием воли он заставил себя сидеть на месте. «Удивительный дар у дяди Пети вносить ясность в смятенную душу», — подумал он.
Вспышка радости прошла быстро. Вспомнив гневные слова Вари, Данила снова помрачнел. «А чего я пойду к ней?» — подумал он и придвинул к себе дневник профессора Лебедянского.
Тетрадь в коленкоровой обложке была исписана необычайно разборчивым почерком, ясным и сжатым. Нигде ни одного зачеркнутого слова. Занятый мыслями о Варе, Данила начал читать записки без особого интереса, но постепенно они его увлекли.
В записках не было «пейзажей» в литературном понимании, не было и эпитетов, обычно передающих наше представление об окружающих предметах и явлениях. Автор не давал ни характеров членов экспедиции, ни их портретных изображений. Все это профессор старательно обходил. Казалось бы, такие узкоспециальные записки — чтение только для вулканолога. И все же Данила читал их с увлечением. Он как бы вместе с Лебедянским совершал путешествие на вулкан Северный, видел яркие краски, дышал живительным горным воздухом.
Лебедянский описывал вулканы только как геолог. В одном месте он говорил об «эоловых выветриваниях» в базальтах, в другом — о «матрасчатости» горных пластов; и эти совершенно точные технические выражения и создавали в представлении удивительно яркую и вполне конкретную картину гор.
Но вот — более или менее цельное описание пейзажа. Эти строки были подчеркнуты красным карандашом. «Дядя Петя постарался», — подумал Данила.
«...На юго-запад от Северного вулкана на десять километров видна широкая равнина. Лет сорок назад она была густо заселена камчадалами. Извержение вулкана Комроч, что в семидесяти километрах отсюда, разогнало жителей. Селения превратились в развалины, пашни заросли кустарником и дикой травой. Долину сейчас заливает багряный свет заката. Виднеются небольшие озера. Такая обширная плодородная долина — и пустует. Как жаль, что там нет людей. Почему бы не пробуждать вулканы взрывами раньше времени и не отводить лаву в безопасные для человека места?»
На следующих страницах тетради были нарисованы схематические планы вулканов, расположенных вблизи долины реки Синей. Профессор наметил места, где могут быть созданы искусственные выходы лавы, и подробно охарактеризовал теологическое строение склонов, по которым он мечтал проложить русла огненных рек.
Взрыв северо-западного склона Синего вулкана Данила обосновал, придерживаясь технических требований горного дела. Слабым звеном в его расчетах оставалась геология. В райкоме ему указали на этот недостаток, но у него недоставало времени на изучение геологии Синего вулкана, и он рассчитывал в дальнейшем при доработке проекта воспользоваться материалами Соколова. Колбин недаром в своем выступлении все время делал упор на геологическую необоснованность проекта. «Что вы теперь скажете, уважаемый Евгений Николаевич?» — подумал Данила и откинулся на спинку стула.
Одна половина занавеси на окне не была задернута. Настольная лампа с зеленым абажуром отражалась на темном стекле. Казалось, она стоит на улице, за двойными рамами. Данила переводил глаза с одной лампы на другую; трудно было отличить, где настоящая, где отражение. Он протянул руку и нажал белую кнопочку выключателя. Свет погас. Лампа за окном исчезла. Легкий нажим на кнопку — и свет опять зажегся. Сразу понятно, где настоящая лампа, а где ее отражение. «У человека нет кнопки. Не узнаешь, когда он бывает настоящим, а когда фальшивым», — подумал Данила и вспомнил разговор с Петром Васильевичем в колхозе «Заря», куда тот прилетел повидаться с отцом Данилы. Спор возник из-за Колбина.
— Удивительно, — сказал Петр Васильевич, — почему бюрократ всегда и всюду должен быть бюрократом и никем иным? Вне службы он может быть компанейским человеком и добрым семьянином. А разве мало людей, превосходно знающих свое дело, но готовых ради карьеры идти на компромисс со своей совестью? Или вот такой пример...
Он рассказал об одном работнике городского масштаба, который произносил превосходные речи о коммунистическом воспитании и одновременно, пользуясь своим служебным положением, приказал директору средней школы выдать ему аттестат зрелости. И директор выдал.
— Раз это стало известно, значит ваш деятель получил по шапке. И все это частные случаи, дядя Петя, — возразил Данила.
— Конечно, — согласился Петр Васильевич. — Но почему Колбин не может быть таким же частным случаем?
Отец Данилы не принимал участия в разговоре, но при последних словах не выдержал, сказал:
— Может, он сызмальства так воспитан. Легко осуждать...
— Я не осуждаю! — вскипел Петр Васильевич. — Я не осуждаю, Корней Захарович. Но он же оклеветал вас...
— Что и говорить, отвратно было на душе, когда пришлось расстаться вот с ним, мальцом, — отец кивнул на Данилу. — Да что поделаешь, сердце не хранит злобы. Вы уж, Петр Васильевич, не ворошите прошлого. Бог ему судья, бог и накажет.