Маска (смеясь). Это прелестно.
Стенографистка. Я ушла от него. Помню, в тот вечер была ужасная гроза, и умер сын консьержки. Он сказал: «Ты звала меня?» – а я ответила, не глядя: «Нет». А потом, уже в дверях, он спросил: «Я нужен тебе?» – и я ответила: «Нет, не нужен».
Маска. Прекрасно.
Стенографистка. Ночами он стоял под окнами и ждал…
Маска. А вы, сеньорита Стенографистка?
Стенографистка. Я задернула шторы. Но… в щель было видно… он стоял (вынимает платок), а глаза его… Ветер полосовал ножом, но я не могла с ним говорить.
Маска. Почему?
Стенографистка. Он слишком любил меня.
Маска. «О, дио мио!» Совсем как граф Артуро из Италии. О, любовь!
Стенографистка. Да?
Маска. В фойе парижской Оперы огромные балюстрады выходят к морю. Граф Артуро с камелией во рту плыл в лодке и с ним – маленький сын, я бросила их обоих. Но я раздвинула гардины и кинула им бриллиант. О, что за сладкая мука! (Плачет.) Граф с маленьким сыном голодали, они спали в кустах рядом с борзой, которую мне подарил русский князь. (Резко и умоляюще.) У тебя нет кусочка хлеба для меня? У тебя нет кусочка хлеба для моего сына? Для ребенка, которого граф Артуро бросил умирать на снегу? (Все больше волнуясь.) Уже в больнице я узнала, что в Риме граф женился на знатной даме, а потом я просила милостыню и жила с босяками, грузившими в порту уголь.
Стенографистка. О чем ты? Зачем ты это говоришь?
Маска (успокаиваясь). Я говорю, граф Артуро так любил меня, что плакал вместе с маленьким сыном за гардинами, а я, как серебряный полумесяц, блистала среди огней и биноклей парижской Гранд Опера.
Стенографистка. Чудесно. А когда прибудет твой граф?
Маска. А когда прибудет твой друг?
Стенографистка. Поздно.
Маска. И Артуро поздно. На левой ладони у него шрам от ножа… его ранили из-за меня. (Показывает ей свою руку.) Видишь? (Показывает на горло.) А здесь другой. Видишь?
Стенографистка. Да. Но откуда это?
Маска. Как откуда? И ты спрашиваешь? Как же мне без них? Разве раны моего графа не мои?
Стенографистка. Твои. Правда. Пять лет он ждет меня, но… Как прекрасно ждать того дня, когда станешь любимой, и знаешь, что это будет.
Маска. И это будет!
Стенографистка. Да. И потому нам весело. Когда я была маленькой, я прятала сласти, чтобы съесть их потом.
Маска. Ха-ха-ха! Так вкуснее, не правда ли?
Слышны звуки рогов.
Стенографистка (уходя). Если придет мой друг – он высокий, и волосы у него вьются, но вьются совсем особенно, – ты сделаешь вид, что не знаешь его.
Маска (подбирая шлейф). Конечно!
Появляется Юноша. На нем серый костюм и носки в синюю клетку.
Арлекин (входя). Эй!
Юноша. Что?
Арлекин. Куда вы?
Юноша. К себе.
Арлекин (с иронией). Да ну?
Юноша. Да. (Идет.)
Арлекин. Эй! Туда нельзя.
Юноша. Проход закрыт?
Арлекин. Там цирк.
Юноша. Хорошо. (Возвращается.)
Арлекин. И в цирке зрители, замершие навеки. (Любезно.) Сеньор не желает войти?
Юноша. Нет.
Арлекин (напыщенно). Поэт Вергилий выдумал золотую муху, и мухи, отравлявшие воздух Неаполя, умерли. Там, в цирке, столько жидкого золота, что можно отлить статую размером… с вас.
Юноша. А по тополиной аллее нельзя пройти?
Арлекин. Там повозки и клетки со змеями.
Юноша. Я вернусь назад. (Идет к кулисам.)
Паяц (входя с противоположной стороны). Куда это он? Ха-ха-ха!
Арлекин. Говорит, к себе.
Паяц (по-клоунски дает Арлекину затрещину). А это тебе!
Арлекин (падает на пол, кричит). Ай, как больно, как больно!
Паяц (Юноше). Идите сюда.
Юноша (раздраженно). Может быть, вы мне объясните, что здесь происходит? Я шел к себе, не в том смысле, что я шел к себе, то есть я шел не к себе, а…
Паяц (перебивает). К другому?
Юноша. Да, потому что мне надо. Мне надо найти.
Паяц (весело). Ищи. Найдешь позади.
Голос Стенографистки (нараспев).
Арлекин уже поднялся с земли. Юноша стоит спиной к Арлекину и Паяцу, а они уходят на цыпочках, танцевальным шагом, повернувшись лицом к зрителям и приложив палец к губам.