Слишком эмоциональный. Слишком ленивый. Слишком, блядь, гей.
Тяжело сглотнув, я смотрю на него и произношу слово «дай пройти».
Но отец стоит на месте. Просто продолжает пристально на меня смотреть.
Напрягаясь, я рычу и хватаюсь за дверную ручку за его спиной.
— Отойди, или я сам тебя подвину.
— Возьми себя в руки, Ривер, — рычит отец, убирая мою руку с двери и открывая ее сам. Протиснувшись мимо него, я поднимаюсь по лестнице. До меня доносится его отклик о том, чтобы через полчаса я спустился к ужину.
Пошел ты на хер, мудак.
В истинном акте неповиновения я вытаскиваю траву из своего тайника в ванной и курю, прежде чем спуститься к ужину через сорок пять минут.
Ужин оказался прекрасным, а вот компания, мягко говоря, не очень. Пока я был наверху, отец умудрился вонзить свои когти в маму, очевидно, настроив ее против меня. Конечно же, она все еще ему потакает, даже учитывая, что он нас бросил.
Я люблю свою мать, но, черт возьми, зачем ставить на карту счастье своих собственных детей ради ублюдка, который бросил тебя только из-за того, что ты за них заступилась? Какой в этом смысл? Какой пример эти действия подают мне и Уиллоу?
Они просто показывают, что, хотя у родителей есть возможность превратить нас в удивительных людей, у них также есть сила, чтобы безвозвратно испортить нас всего несколькими словами или действиями. Или, в данном случае, их отсутствием.
Но что меня действительно бесит, так это, что мама сидит и спрашивает, что с тобой происходит? А мне приходится улыбаться и отвечать ничего, потому что я не могу разбить ей сердце, как это сделал отец.
Таким образом, пока я сижу, наслаждаясь энчиладой, чтобы обуздать свой аппетит, мне приходится терпеть самый неловкий ужин в жизни. Это почти часовая лекция о том, что нужно быть внимательным, исправить оценки и усиленно заниматься в тренажёрном зале, а не шляться по вечеринкам. И выбирать правильную компанию.
Этот комментарий был от папы, и я знаю, что он на тысячу процентов нацелен на Рейна. Отец не в курсе, но ему больше не нужно беспокоиться, потому что Рейн тоже не хочет быть рядом.
Я просто благодарен, что успел покурить, потому что так легче справляться со всеми этими оскорблениями и осуждением. Ну, и еще джин с тоником, который я сам себе налил под неодобрительным взглядом отца.
Ужасно, я знаю.
Как только чувствую, что сыт по горло — их отношением в том числе — и мой стакан пустеет, я вздыхаю:
— Мне нужно идти, мама. Я должен встретиться с друзьями, чтобы… — Я перевожу взгляд на отца, взвешивая свои слова. — ...повторить кое-какой материал. Ну, знаешь, скоро ведь промежуточные экзамены.
Конечно же, все совсем не так. У меня нет никаких планов, но я не собираюсь торчать здесь дольше необходимого, с дьяволом и его... бывшей женой. Черт, я просто счастлив, что припарковался у подъездной дорожки, а не на ней, так что не заблокирован их машинами без возможности побега.
— Хорошо, милый. — Мама улыбается и встает со стула. Она обходит стол, чтобы обнять меня, и я отвечаю ей тем же, потому что она моя мать. Конечно, мне не нравится, как она нюхает мою футболку, когда я обнимаю ее, или как сжимает меня чуть крепче обычного. — Мы просто хотим для тебя лучшего, Ривер. Мы любим тебя.
На глаза наворачиваются слезы, но я их сдерживаю.
Как бы мне хотелось верить тебе, мама.
— Я знаю, — шепчу я в ответ, прежде чем отпустить ее. — Я тоже тебя люблю.
Отступая назад, я направляюсь к двери, когда слышу, как отец говорит, что тоже уходит, поблагодарив маму за ужин.
Я быстро обуваюсь и надеваю куртку, надеясь сбежать до того, как произойдет еще одна конфронтация, но неудивительно, что в эти дни удача не на моей стороне.
Отец хватает меня за руку, как только я выхожу на террасу. Нас обдувает прохладный ветер, и я смотрю в зеленые глаза, которые в эти дни смотрят на меня лишь с отвращением.
— Хватит искать внимания, Ривер. Прекрати накуриваться. Перестань пропускать занятия и тренажёрный зал. Приведи свою жизнь в порядок, или тебе не поздоровится.
Чувак, пошел ты к черту вместе с той лошадью, на которой приехал.
Я поднимаю бровь и улыбаюсь:
— И что же ты сделаешь, папуля? Посадишь меня под замок? Заберешь мою машину? Скажешь, что мне нельзя видеться со своими друзьями?
Да, возможно, это ребячество — препираться с отцом. Но я давно не ребенок. У него был шанс в свое время. А теперь этот корабль уплыл.
Папа насмешливо качает головой, на его лице написано смятение.
— Я совершенно не понимаю, как ты успел стать таким разочарованием.
Я усмехаюсь, благодарный за туман в голове, потому что мог бы рассказать ему про нас с Рейном, чтобы уж точно шокировать. Однако туман не отменяет того, как его слова снова умудряются достичь цели. В моей голове постоянно звучит единственное слово. И всегда тоном его голоса.
Разочарование.
Я чувствую гримасу на своем лице, когда смотрю отцу в глаза, и, хоть убей, совершенно не понимаю, что такого сделал, чтобы это заслужить.
— Если хочешь найти разочарование в семье, посмотрись в зеркало, папа, — говорю я ему, слова застревают у меня в горле. — Потому что, может, я и не тот сын, о котором ты мечтал, но и ты, черт возьми, не тот отец, которого я хотел.
Я спотыкаюсь о собственные ноги, когда, шатаясь, добираюсь до своего Ровера, проскальзываю на водительское сиденье и включаю двигатель. Затем выруливаю на дорогу, не имея ни малейшего представления, куда направляюсь, потому что мой разум находится в миллионе мест одновременно, и я, кажется, не могу сформировать связную мысль, кроме как бежать из этого гребаного дома.
Моя неспособность нормально мыслить частично связана с кайфом, все верно, да и смешивать травку с алкоголем было худшей идеей на свете. Но не по этому я с трудом могу ходить, видеть или думать.
Нет, я испытываю умственную и эмоциональную пытку не только со стороны отца, но теперь и со стороны матери, за что ей огромное «спасибо».
Не могу поверить, что впервые за эти годы они встали на одну сторону в споре по поводу меня. Родители решили отложить свои распри в сторону и решили объединиться против меня, к чему я просто... не готов.
Не готов разбираться ни с чем из списка.
Семьей. Друзьями. Учебой. Футболом.
Жизнью.
Потому что знаю, что несусь по спирали вниз. Я чувствую это своим нутром, словно надвигающуюся полуночную бурю, готовую поглотить небо в раскатах грома и вспышках молний. Я чувствую, что конец близок, и понимаю, что скоро ничего не смогу сделать, чтобы это остановить. Я тону в печали, горе и отвращении к себе, которые поглощают каждый дюйм моего существа. И весь кислород высасывается из атмосферы.
Потому что я в ловушке.
В ловушке, которую создали мои родители, в попытке нарисовать идеальный портрет своего сына, потому что не могут смириться с тем, что у меня никогда не получится соответствовать их стандартам.
Я не такой, как им хочется, и не смогу этого изменить. И, что еще более важно, я даже не должен пытаться. Но по какой-то богом забытой причине всем, похоже, на это плевать.
Всем и каждому.
Как можно ожидать, что кто-то проявит хоть какое-то подобие заботы, если люди, которые должны любить меня, готовы отвернутся от меня первыми?
Всем. Плевать.
На меня. На мое счастье. На мою жизнь.
Каждый мой успех оценивается со стороны, и независимо от того, как упорно я стараюсь, независимо от того, сколько усилий вкладываю во все, что делаю, родителям никогда не бывает достаточно.
И никогда не будет.
Когда они смотрят на меня, все, что видят — своего сына, который мог бы быть идеальным. Он мог бы стать сияющей звездой в их мире, солнцем, вокруг которого вращаются планеты, ребенком, которым они бы хвастались перед своими друзьями или коллегами. Тем, кто создал из себя что-то, и семья им гордится.