– Пришел Руба проведать? – спросил я. – Он в постели, но, наверное, еще не спит.
Я потянулся открыть дверь, но Стив не хотел входить.
Он стоял передо мной, не двигаясь.
– Что? – спросил я. – Что?
Его речь была отрывистой, но спокойной.
– Я не Руба проведать – я к тебе.
Октавия поерзала на диване, а я не отрываясь смотрел на Стива.
Он продолжил:
– Сара сказала, ты ночью нес его на руках от старого депо до дому.
– Ну, большое дело…
– Нет. Не ври, Кэм. Это большое дело.
Он возвышался надо мной, но теперь это была просто физическая особенность. Разница в росте.
– Это большое дело, договорились?
– Договорились, – подтвердил я.
Мы улыбнулись друг другу.
Вот Стив.
Вот я.
Молчание копилось у наших ног, а мы улыбались друг другу.
Потом он прошел в дом, но задержался там недолго. Потом ушла и Октавия, так что я отправился к себе попечатать на машинке. По правде говоря, я побаивался, поскольку печатать на ней хотелось что-то выдающееся. Пошел одиннадцатый час, а я все еще сидел перед ней, не трогая клавишей.
Вот-вот, говорил я себе. Слова вот-вот придут.
В воскресенье мы с Октавией отправились в гавань пораньше, чтобы не опоздать на матч к Стиву.
Я стоял у воды, слушая издали песню гармошки, и вдруг рядом возник Руб. Я удивился его появлению, но отметил, что лицо у него начало подживать.
– Привет, Кэм, – сказал он.
– Привет, Руб.
Его что-то беспокоило, я заметил.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я.
Он наклонился, меся руками в карманах. Мы смотрели на воду, и я чувствовал: Руб раскисает, самую малость. Он повернулся и ответил:
– Пришел тебе кое-что сказать.
Он смотрел на меня. Мы были в глазах друг друга.
– Руб? – окликнул я.
Вода в бухте вздыбилась и опала.
– В общем, – начал он, – всю жизнь я вроде думал, что ты должен тянуться за мной, понимаешь?
Лицо у него сделалось такое, будто он потянулся ко мне.
Я кивнул.
– Но теперь-то я понимаю. Теперь понимаю.
Я ждал, но продолжения не было. Я переспросил:
– Что понимаешь?
Он глядел на меня и дрогнувшим голосом сказал:
– Это я тянусь за тобой…
Его слова окружили меня и проникли внутрь. Влезли под кожу, и я знал, что обратно они не выйдут. Они останутся во мне навсегда, как и этот миг между Рубеном Волфом и мной.
Мы склонились у парапета.
Думая истину.
И когда наконец выпрямились и обернулись навстречу миру, я почувствовал, как что-то карабкается сквозь меня. На четвереньках, внутри, и вот поднимается, поднимается – и я разулыбался.
Я улыбался, думая: «Голод», – потому что прекрасно понимал, как оно бывает.
Голод.
Стремление.
Мы шагали, и мало-помалу я ощущал их красоту и пробовал их на вкус, будто слова на языке.
Я дома.
Вот, сижу на заднем крыльце своего сознания, а город, как всегда, встает до горизонта.
Рождается дневной свет на исходе зимы, и во мне нарастает голод.
Клавиши ждут…
Я думаю: о гранях слов, о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев и о голодных собаках, воющих в ночи.
Так много мгновений нужно запомнить, и я иной раз думаю, может быть, на самом деле мы вовсе не люди. Может, мгновения – это и есть то, что мы есть.
Мгновения слабости и силы.
Мгновения спасения, мгновения всего на свете.
Я бродил по реальному миру, я писал себя сквозь темноту улиц в своей голове. Я вижу людей, шагающих по городу, и воображаю, где они были, и что сделали с ними мгновения их жизни. Если эти люди хоть в чем-то похожи на меня, их мгновения и подымали их, и разили наповал.
Бывает, я просто выживаю.
Но иногда я стою на крыше своего бытия, раскинув руки, и выпрашиваю еще, большего.
Это когда во мне возникают истории.
Они все время находят меня.
Истории, состоящие из подпёсков и бойцов. Из голода, из стремления, из попыток достойно жить.
Одна беда: я не знаю, какая из этих историй явится первой.
Может, все они сольются в одну.
Что ж, увидим.
Когда решу, я дам вам знать.