Мне кажется, она не дышит. Бросаю одеяло на землю, кладу ее сверху и припадаю ухом к груди. Сердце еле слышно, дыхание слабое. Она вся холодная.
Нетвердой рукой вынимаю сотовый и набираю скорую.
Срочно, отравление бытовым газом, - не узнаю собственный голос, таким безжизненным, чужим он мне кажется.
Я не помню ее точный адрес, объясняю, как доехать по ориентирам. Меня спрашивают, дышит ли пострадавшая, находится ли в сознании, вынес ли я ее на воздух. Я отвечаю, рявкая в телефон.
Что мне делать сейчас?
Ждите скорую.
Может быть, самому довезти, только скажите, куда. Где ближайшая больница?
Ждите скорую и не входите в помещение.
Я вспоминаю, что газ так и не перекрыт. Оставляю Иру и опять максимально накачиваю легкие кислородом. В коморке рядом с кухней вижу котел и газовую колонку. На трубе перекрываю вентиль, несусь в дальнюю комнату, чтобы открыть окно. Это детская, милая, обставленная с любовью. Вокруг мягкие игрушки, на стенах рисунки. Как же хорошо, что Жени здесь сегодня не оказалось.
Входную дверь оставляю открытой, чтобы сквозняком быстрее унесло тяжелый запах.
Ира не приходит в себя. Я сажусь рядом с ней на землю, закутываю в одеяло и, обхватив руками, начинаю укачивать, сам не зная почему. Мне кажется, что она почувствует мои прикосновения, что они успокоят ее, скажут о том, что я рядом, что бояться больше нечего.
Потерпи еще немного, родная, еще совсем чуточку. Сейчас приедут медики, ты только держись.
Она не реагирует ни на мой голос, ни на мои руки. Мне кажется, она медленно уходит, ее грудь реже поднимается. Я боюсь больше никогда не увидеть прозрачной голубизны ее глаз, не услышать, как она зовет меня по имени.
Снова звоню в скорую, там отвечают, что машина уже в пути. Ору на них, чтобы ехали быстрее, потому что я не знаю, что делать. Понимаю, что зря срываюсь и прошу прощения. Меня успокаивают и просят не паниковать. Уточняют, не пришла ли пациентка в себя, дышит ли самостоятельно. Советуют в случае остановки дыхания сделать искусственное. Я молча киваю головой, будто они могут меня видеть.
Вспоминаю, что нужно вызвать газовщиков. Я не вырубил электричество. Если где-то проскочит искра, дом может взорваться.
Осознав, что мы слишком близко к потенциальной угрозе, я переношу Иру к машине. Не рискую положить ее в салон, пусть даже открыв все двери. Кладу прямо на капот, достаю маленькую дорожную подушку, которую устраиваю себе под шею при долгих переездах, и бережно приподнимаю ее голову, чтобы просунуть под затылок.
Рядом останавливается какой-то прохожий.
Боже мой, что случилось?
Утечка газа.
Вам помочь чем-нибудь?
Я пытаюсь разглядеть мужчину, но от шока на меня будто нападает слепота. В памяти не откладываются ни его лицо, ни одежда. Не могу оторвать взгляда от посиневших губ Иры, темных кругов под глазами. Только сейчас понимаю, с какой силой сжимаю ее руку и заставляю себя ослабить хватку.
Если вы где-то рядом живете, то принесите еще одеяло или плед, - не хочу оставлять ее ни на минуту.
Да-да, конечно. Через три дома. Живу через.. три дома.. Минуточку.
Он возвращается с темно-красным шерстяным пледом в руках. За ним бежит женщина в халате.
О, Господи! Ирочка. Что произошло!?
Утечка газа, - отвечает ей мужчина, по-видимому, ее муж.
Она жива? Она будет жить?
Я вздрагиваю и опять сжимаю руку Иры, ощущая, как под пальцами слабо бьется ее пульс.
Замолчи, дура! Не каркай!– осаживает ее мужчина. – А вот и скорая, - обращается уже мягче ко мне.
Доктор – лысеющий мужчина с саквояжем в руке – и немолодая медсестра абсолютно бесстрастно начинаю осмотр. Он слушает ее дыхание и сердце, она измеряет давление.
Как долго она находилась в помещении, заполненном газом?
Не знаю. Полчаса. Я не знаю! Когда я уходил, не было никакого запаха. Вернулся минут через тридцать - сорок, может быть раньше. Я не запомнил точного времени. Я не знаю… - понимаю, что начинаю повторяться, поэтому заставляю себя заткнуться.
Ире надевают кислородную маску и просят помочь переложить на носилки.
Как она?
Хорошо, что не начались судороги и не произошло остановки дыхания. Повреждения ЦНС станут известными, когда она придет в себя. А сейчас едем в больницу.
Я говорю, что поеду за ними, и прошу соседа присмотреть за домом. Скоро сюда приедут газовщики.
Не помню, как вел машину, как добрался в больницу. Очнулся я только тогда, когда какой-то врач остановил меня перед входом в отделение реанимации, преградив путь.
Подождите здесь. Вам туда нельзя.
Как она?
Выйдет ее доктор и все вам расскажет.
Если необходимы какие-то лекарства, скажите мне сейчас. Если с ней что-то случится из-за того, что ей не смогли дать необходимое…
Успокойтесь. Ожидайте здесь. Вам все скажут.
Ожидание – худшее, что может быть в отделении реанимации. Я хватаюсь за голову, оттягивая волосы назад. Что, если она умрет? Если я не успел?
По мрачному коридору с тусклым освещением ходят врачи в мягкой, неслышной обуви. Может быть это для того, чтобы те, кто сидит здесь, сцепив руки, не вздрагивали при звуках шагов, не сходили с ума каждый раз, с замиранием сердца ожидая, как выйдет доктор и сообщит то, что страшнее всего услышать.
Я не выдерживаю и начинаю метаться по небольшому помещению между двумя отделениями – справа реанимация, слева – интенсивная терапия. Там, за дверями, все тихо и жутко. Люди молча мучаются и умирают, возможно, даже не приходя в сознание.
У меня холодные и влажные ладони. Это я понял, когда провел рукой по лицу. Я их совсем не чувствую. Только страх бьется прямо в горле, лишая возможности дышать и говорить.
Двустворчатые двери распахиваются, санитарка везет каталку, полностью накрытую белой простыней. Я подскакиваю к ней и застываю, не в силах задать вопрос, протянуть руку, не в силах даже вдохнуть.
Да отойдите же, мужчина!
Она хмуро смотрит на меня, пытаясь добраться до грузового лифта. Видимо, ей привычно возить умерших в морг, поэтому она не сразу соображает, почему я весь обмер, когда увидел ее.
Это бомж какой-то, успокойтесь. Умер от алкоголизма. Дышите же! Белый, как мел! Ну же, в сторону.
Я с трудом двигаюсь к ободранным дерматиновым креслам, падаю, как подкошенный. С одной стороны, я испытываю облегчение. С другой – я возмущен! И у бомжа могут быть родственники, он ведь тоже человек, возможно, когда-то вполне нормальный.
Меня начинает трясти. Почему так долго никто не выходит ко мне? Может быть, обо мне забыли? И в тот момент, когда я уже готов ворваться в отделение, двери снова распахиваются, и оттуда выходит невысокий мужичок лет пятидесяти с седой бородкой и в очках. Пытливо смотрит на меня и подходит, держа в руках планшет для бумаг. Бегло что-то читает в своих записях и обращается ко мне приятным спокойным голосом.
Вы привезли Ирину Горенко?
Да. Я.
Состояние пациентки тяжелое, надышалась газом она прилично. Но вы успели вовремя, ее жизни ничего не угрожает.
Я понимаю, что никогда до этого момента ничего так не боялся и ничему так не радовался. Тело как-то само по себе расслабляется, скулы отпускает, рукой тру глаза. Как же мне сейчас легко. Я чувствую, будто получил второй шанс в жизни, словно мне показали, каково могло бы быть, а потом все стерли, словно мел с доски, и предложили нарисовать свое будущее заново.
Но тут я вспоминаю слова врача из скорой.
А скажите, есть ли какие-то повреждения? Нервная система или еще что-то?
Об этом пока рано судить, но она пришла в себя и пыталась разговаривать. Думаю, обойдется.
Нужны какие-то лекарства? Капельницы?
Вот список. Сейчас ей дали все, что необходимо, но завтра эти медикаменты понадобятся.
Можно ее сейчас увидеть?
Нет. Пусть отдыхает. Приходите завтра.