Амбар этот купили у Гарея за шестьдесят пять пудов зерна. Кое-кто из колхозников попытался возразить против этого, но председатель Султанов настоял на своем, сам же и сторговался.
Сусеки нового амбара уже переполнились, зерно посыпалось на пол. А оно было влажным и тяжелым.
— Так нельзя! — заметил Якуб.
— Ничего, бригадир, — засмеялись грузчики. — Как подует ветер из щелей, зерно просушится.
Кладовщик промолчал.
Вскочив на телегу, Якуб уехал в поле к молотильщикам. Проселочная дорога была ухабистой. Глядя на темную кромку леса, подпиравшую светлый горизонт, бригадир задумался. Вспомнил далекое время, когда он только что вступил в колхоз. Как светлы тогда были его мечты! Как горячи желания! Приехавший из волости Даутов так красиво говорил о будущем колхоза!.. Казалось, стоит лишь открыть дверь в новую жизнь, и изумленным глазам предстанет большая освещенная солнцем горница, устланная дорогими коврами… Все люди равны, все веселы. Вместе трудишься и радуешься счастливой жизни… А что сейчас творится? Посмотри на лошадь — шею и грудь до крови истер хомут, чересседельник словно волк грыз. Да и сама лошадь настолько отощала, ведро повесь на круп — не упадет. Жалко смотреть на этих бедолаг. Разве так к ним раньше относились?..
Когда Якуб, отделившись от отца, начал самостоятельную жизнь, лошади у него не было. Скольких трудов стоило заиметь ее. Пять лет, подобно другим беднякам деревни, работал он на бая. Голову в то время клали, чтобы поддержать свое хозяйство. А сегодня что люди делают? Колхозный скот для них чужой, имущество тоже…
Нелегкие думы бригадира внезапно прервались громыханьем лобогрейки. Якуб поднял голову. Возле дороги косили два брата: Шакир погонял лошадей, а Шараф, согнув в три погибели сильное тело, сидел сзади. Крылья лобогрейки едва не задевали его головы.
— Эй ты, Шараф! — Бригадир спрыгнул с телеги. — Кто велел тебе этим заниматься?
— Отец.
— Отец?..
— Да. Хлеб на току наполовину свезли уже в амбар. Думаем со стерни убрать поскорей, чтоб не рассыпалось.
— А на току как идут дела? — строго спросил Якуб, кляня себя за то, что не догадался об этом сам.
— Хорошо.
— Ладно, посмотрю, — сказал Мурзабаев и, тронув лошадь, погрозил пальцем. — Смотри тоже, поменьше бросай снопов, зерно еще достаточно не проветрилось.
— Слушаюсь, бригадир! — Шараф усмехнулся и, плюхнувшись на сиденье лобогрейки, вновь взял в руки деревянные вилы с двумя зубьями.
Якуб опять затрясся по неровной дороге.
У тока он остановился.
— Тыр-р-р!..
Соскочив на землю, бригадир огляделся. Так и есть! Запряженные лошади стояли у стога с овсом. Молотильщики, бросив работу и усевшись кружком, курили табак. В середине кружка, оживленно жестикулируя, стоял Фахри. Приметив бригадира, он смолк и, пряча за спиной уздечку, так и не наброшенную на лошадь, нырнул в толпу.
— Ай-вай, ребята! Медленно двигаетесь, — удрученно пробормотал Якуб. — Лошадей откармливаем? Ну что ж, овес колхозный, пусть едят! Так ведь, Хаммат?
— Наверное так… Слыханное ли дело: мы с тобой и языкастый Амин получили по три пуда зерна! Работай — не работай, все одно! Недаром Фахри говорит…
— Вот как! — сердито прервал Хаммата бригадир. — Кто ратовал за три пуда?
— Фахри.
— Ты тоже голосовал?
— Ну и что?
— Нечего пищать теперь. А Фахри давно пора заткнуться и не баламутить людей.
Колхозники засмеялись. Хаммат смутился, ничего не ответил и, вскочив на свою лошадь, верхом поскакал в деревню.
— Ну как поговоришь с такими? — развел руками Якуб.
— Всыпать бы ему, подлецу! — сказал кто-то.
— Поди попробуй!
— Времена нынче другие…
— Это тебе не батрак, а колхозник.
— И то верно!..
Послушал-послушал колхозников бригадир да и сплюнул с досады:
— Законы вы, ребята, хорошо знаете. Вот так же и задачи свои понимали бы…
А в это время по широкой дороге с мешком за спиной неторопливо шагал парень из Кайынлы Тимер Янсаров. Нелегко узнать его: за десять последних лет он всего второй раз в родной деревне. Вырос, о женитьбе пора подумать, ведь уезжал отсюда совсем мальчишкой. Уезжал в страшный голодный год. Тимеру не было и восьми лет, когда отца его расстреляли белогвардейцы. За что, он так и не понял. В памяти остались лишь та страшная дождливая ночь, стук ветра в темное окно, распухшее от слез лицо матери…