Общение Стива с Эммой продолжалось: милые диалоги через день сменились вежливыми разговорами раз в неделю, а потом короткой беседой раз в десять дней. Доброжелательность девушки постепенно исчезала. Когда Стив поведал ей историю о своем подростковом увлечении игрой на гитаре, а она ответила только «здо́рово», он швырнул в стену кружку с горячим кофе. «Шлюха, шлюха!» – кричал он в своей крохотной квартире.
Еще и посты Эммы в твиттере подливали масла в огонь. Стив подписался на ее закрытый аккаунт с фейковой страницы. Тексты вроде «Как я ненавижу этот колледж!» или «Даже не с кем пойти на концерт» вызывали в Стиве сильный гнев. Ведь он всем своим видом старался показывать, что готов слушать ее вечно и всегда рад составить компанию. А однажды Эмма (вероятно, не без помощи алкоголя) написала: «На меня целыми днями орет мать, трахаться не с кем, и куча сраных долгов по учебе. И правда, почему я такая нервная?».
«Трахаться не с кем», – Стив обратил внимание только на эту фразу.
Следующим утром она удалила эту запись, но Стив уже вернулся из магазина оружия с новым пистолетом, более мощным. Предыдущий кольт он утопил в реке, чтобы не посещали лишние мысли.
«Засунуть в рот и поднять дуло вверх. Никаких шансов выжить. Если с такого расстояния попасть в руку, то ее оторвет ко всем чертям. Я ненавижу эту жизнь и ненавижу себя. Давай же, пора с этим заканчивать».
Но он не смог. Его руки тряслись так, что у него не получилось даже открыть упаковку с патронами. Кроме того, в глубине души Стив продолжал верить, что Эмма будет его девушкой. «Ну не могло же все так хорошо начаться и просто… взять и исчезнуть без причины».
В мире Стива Гэмблера и правда никак не могло, но не в мире Эммы О’Коннел.
«Хорошо, ей пишет куча парней. Она со всеми общается, – подытожил очевидное Стив. – И она видит во мне лишь очередного поклонника. Значит… значит, я должен показать ей, что я другой».
И в следующий раз он написал ей только через три месяца: спросил про ее творчество, упомянул несколько деталей, что она когда-то рассказывала, комплиментами не разбрасывался. И в голове Эммы что-то щелкнуло – она вновь стала вежливой. Редкое проявление внимания стало преимуществом Стива.
Эмма и Стив покинули торговый центр «Саутдейл» и теперь сидели в кафе «Крипс’н Крипс» – это опять была идея Эммы, с которой Стив не мог не согласиться.
Немного о еде: на одной половине стола ее почти не было. Эмма заказала всего лишь кофе и какой-то убогий салат. Очень неловко. Ведь Стив, одурманенный запахом французской кухни, решил основательно пожрать и ничего не мог с этим поделать. «Я, пожалуй, попробую “Беф бургиньон”, – сообщил он официанту. – Еще можно зеленого чаю с эклерами». И когда принесли его обжаренную говядину, ему захотелось, чтобы Эмма исчезла. Всего на несколько минут – и тут же появилась снова, ровно в тот миг, когда он закончит трапезу и вытрет последнюю каплю соуса с губ.
«Зря мы сюда зашли, ой зря», – подумал Стив, запихнув в рот здоровенный кусок мяса. Но Эмму его обжорство вовсе не смущало. Она поглядывала в телефон, иногда что-то рассказывала, но чаще всего ее взгляд был направлен на небольшую платформу в углу помещения. Туда мог забраться любой храбрец, сесть на стул с гитарой в руках и, в зависимости от степени опьянения публики, получить бурю оваций или опозориться так, что даже родная мать не поддержит.
– Ты же хорошо играешь на гитаре? – спросила Эмма, когда Стив прекратил набивать живот эклерами и cделал последний глоток чая.
Стив мгновенно побледнел. А ведь он знал, что она это спросит. Как только пересек порог и увидел это «чудо интерьера», тут же насторожился. Но не смог придумать ни одной отмазки, которая позволила бы развернуться на сто восемьдесят градусов и не выглядеть полным придурком. К тому же он и правда был очень голодным.
– Ну… – Стив пытался выдавить из себя какой-нибудь ответ в стиле «и не отказал, и не согласился, и при этом не идиот». Как жаль, что таких ответов в мире не существует.
– Ты даже отправлял мне мелодию собственного сочинения. На мой день рождения, помнишь?
Еще бы не помнить. Стив сделал около сорока попыток, прежде чем у него получилось сыграть без запинок мелодию из пяти аккордов. Изначально он собирался и текст наложить на нее, но вот незадача – его пение напоминало отчаянные попытки что-то сказать человека со сломанной челюстью. А на записи все было еще хуже.