Все-таки не пытаться выяснять, что у женщины в голове, намного проще. Приходил, спускал скопившееся напряжение и шел дальше.
Сейчас же мне нужно ломать голову и выискивать тараканов в ее голове. Яна другая, с ней нужно разговаривать, ее нужно слушать. Не зря же я ее выбрал. Только вот все понимать — это одно, а правильно поступать — совсем другое.
Вернувшись в спальню к Назимову, я тихонько присел на стул рядом с кроватью. Но сделай я то же самое, громко топая и хлопая, на меня бы все равно никто не обратил внимания. У Назимова горели глаза, и он с упоением слушал Викины истории, которые та рассказывала взахлеб, эмоционально, в красках. Я смотрел на девчонку и начинал понимать, почему Яна с таким рвением старалась увезти Вику из стаи отца. Там девчонке никто не давал быть настоящей. Видел ее единственный раз, на ужине в баре после наших разборок. И если бы не условие моей малышки о побеге, я бы и не обратил внимания на белую волчицу: тихая, спокойная, неприметная, даже местами глупая. Сейчас я видел перед собой совершенно другую девушку.
Раздался стук, и следом появилась Оля с едой. Перехватив из ее рук каталку, подвез ее максимально близко к кровати Николая для удобства. И не дав времени Назимову, моментально усадил его, подтолкнув под спину еще больше подушек. Тот лишь недовольно посмотрел на меня и потребовал свою порцию.
Я уже собирался положить поднос ему на ноги, когда Вика подскочила и взяла со стола тарелку бульона и ложку.
— Я вас покормлю, Николай Александрович, — радостно произнесла девушка, на что Назимов скривился, будто у него одновременно заболели все зубы и в придачу к ним уши.
Альфа с трудом протянул руку.
— А ну-ка давай мне ложку, — устало попросил он, — поесть-то я пока в состоянии, даже несмотря на адскую боль.
Виктория лишь округлила и без того большие глаза и выронила тарелку с бульоном.
— Твою ж…. - вовремя осекся я, вспомнив, как Николай не любит мата в присутствии женщин. — Что, Вика? — Головная боль возвращалась, и мне все сильней хотелось увидеть Яну, до которой было рукой подать.
— Но как же? Но вы же? — запричитала волчица. — Вы же… простите, — приложила ладони ко рту, — я думала, вы от старости, а у вас что-то другое. — Заметив, как мы с Назимовым напряглись, волчица чуть не скатилась в истерику. — Простите, это не мое…
— Стоп, Вика! Стоп! Успокойся, присядь и давай по порядку.
Налил в стакан воды и протянул девушке.
— Что по порядку? — произнесла она, стуча зубами об стакан. Да что ж все такие нервные кругом?
— То же, что ты сейчас несла, запинаясь, только теперь спокойно, тихо и по порядку.
Надеюсь, что не перегнул со строгостью. Назимов все это время молчал, такое ощущение, что и не дышал, а девчонка, выпив залпом полный стакан воды, принялась рассказывать.
— Ну я думала, что к вам старость подкралась, та, которая предсмертная.
— Вика, ты вообще о чем? — уже сам начинал злиться.
— Оля сказала, что альфа долго болел и слег, а врач твердит, что это старость. Ну я и подумала, что у него все так же, как и у моего папы.
— А что было с твоим папой, деточка? — вмешался в разговор Николай.
— Он умер от старости.
— Вот как? — Назимов кинул взгляд в мою сторону и весь словно подобрался, как кошка перед прыжком, затаился в ожидании важной информации. — Милая, тебе, возможно, тяжело, но не могла бы ты рассказать поподробнее?
— Вы правы, мне до сих пор тяжело, но уже не так, как прежде.
Мой отец умер четыре года назад в триста четырнадцать лет от старости. — Девушка всхлипнула и продолжила: — Он просто уснул.
Мы с Назимовым непонимающе переглянулись. Девушка, заметив наше непонимание, удивилась.
— Ну как же? Когда оборотни доживают до столь преклонного возраста, их организм постепенно засыпает. Отец почти год лежал не двигаясь. Процессы в его организме замедлялись, пока однажды он не уснул на совсем.
— Хочешь сказать, он не мучился? — Я с трудом выпустил воздух.
— Ну если не считать полную обездвиженность и неспособность разговаривать в последний месяц, — грустно хмыкнула и сморгнула скопившуюся влагу в уголках глаз, — то да, он не мучился.
— Я имею в виду боль, — повысил голос от напряжения, — он не двигался потому, что не мог, а не из-за того, что каждое движение приносило ему боль? — заглянул с надеждой в девичьи глаза.
Она перевела взгляд на Назимова.
— А вам что, больно? — Из ее глаз покатились слезы. — Извините. О луна, извините! Я не хотела вас унизить жалостью. Ну вот, — по-детски хлюпнула носом, — опять я что-то не то говорю.