Джеффри, кембриджский адвокат и я посвятили два или три вечера изучению центра ночной жизни, известного среди местных жителей как «район красных фонарей». Находится он на городской окраине, у озера Мензалех, близ небольшого грузового причала и товарных складов вдоль канала Мензалех; от лавок, контор и гостиниц этот район отделяет примерно миля густонаселенных арабских улиц. Найти его непросто и в светлое время суток, однако впотьмах, даже без особого дара нашего адвоката, путь нам указали бы такси, везущие подвыпивших матросов и стюардов, или мрачного вида египтяне, которые целеустремленно обгоняли нас на узкой главной дороге.
Как-то вечером после ужина мы с большой опаской выдвинулись в том направлении, взяв с собой тщательно высчитанные суммы денег и орудия самообороны в виде дубинок из кожи и китового уса, заполненных свинцом, которыми, как ни удивительно, обеспечил нас молодой адвокат; часы, кольца и булавки для галстука мы оставили на прикроватных столиках у себя в номерах и предусмотрительно условились не посвящать Джулиет в подробности нашей экспедиции. Прогулка получилась небезынтересная. По Северной набережной курсирует нелепый вагончик на конно-ослиной тяге. Некоторое время мы шли за ослом и кобылой, а потом свернули налево и двинулись через Арабский город. На здешних улицах царило поразительное оживление. Дорожное движение там практически отсутствует, как отсутствует и разграничение тротуаров и узкой немощеной проезжей части; все пространство запружено ручными тележками, с которых продают преимущественно фрукты и сладости; мужчины и женщины торгуются и сплетничают, под ногами снуют не только бесчисленные босые детишки, но еще и козы, овцы, утки, куры и гуси. По обеим сторонам улицы тянутся деревянные дома с нависающими балконами и плоскими крышами. На этих крышах устроены курятники и ветхие временные кладовки. Прохожие к нам не приставали и, вообще говоря, даже не косились в нашу сторону. Был Рамадан, длительный мусульманский пост, когда правоверные весь день от восхода до заката ничего не едят и не пьют. Зато ночь превращается в безудержное пиршество. Едва ли не каждый прохожий нес в руках небольшую эмалированную миску с чем-то вроде молочного пудинга, куда время от времени макал, прежде чем откусить следующий кусок, аппетитный хлебец в форме бублика. Мужчины продавали какую-то разновидность лимонада из богато украшенных чеканкой кувшинов, женщины несли на головах стопки лепешек. По мере нашего продвижения вперед жилища становились все более ветхими, а улицы сужались. Нас занесло на окраину маленького суданского квартала, где течет совсем уж первобытная жизнь. А затем мы нежданно-негаданно оказались на почти квадратной, ярко освещенной площади с двумя-тремя добротными оштукатуренными домами и стоянкой такси. Одна сторона площади выходила на черное мелководье озера, которое щетинилось мачтами рыбацких суденышек. Нас взяли в плен две или три девицы в замусоленных вечерних платьях европейского фасона и потащили к наиболее ярко освещенному зданию с надписью поперек всего фасада: «Maison Dorée»[32]; девицы стали выкрикивать: «Залятой-дом, залятой-дом», «Очен красивы, очен чисты». Дом, на мой взгляд, не отличался ни красотой, ни чистотой. Расположившись в небольшом салоне со множеством восточных безделушек, мы выпили пива вместе с этими юными созданиями. К нам примкнула мадам, видная собой уроженка Марселя не старше сорока лет, в зеленом шелковом платье с вышивкой; держалась эта особа в высшей степени дружелюбно и непринужденно. Еще к нам присоединились три-четыре девицы, все более или менее белые; они сгрудились на диване и тоже потягивали пиво, делая похвально-ненавязчивые попытки завладеть нашим вниманием. По-английски ни одна не знала ни слова, кроме «Привет, мистер американ!». Их национальность так и осталась тайной. Мне они виделись не то еврейками, не то армянками, не то гречанками. Мадам сообщила, что каждая обойдется в пятьдесят пиастров. Девушки все европейские. В соседних заведениях – грязь и мерзость, клиенты – одни арабы. Некоторые из девиц сбросили платья и немного потанцевали, напевая нечто вроде «та-ра-ра-бум-ди-эй»[33]. Наверху гремело бурное веселье, играла концертина, билось стекло, но мадам нас туда не пустила. Тогда мы расплатились за выпивку и ушли.
33
«Ta-ra-ra Boom-der-ay!» – эстрадная песня, впервые прозвучавшая в водевиле Генри Дж. Сэйерса «Смокинг» (1891), широкую известность приобрела в исполнении британской певицы и танцовщицы Лотти Коллинз. Отсылки к популярной мелодии встречаем в литературе: у Р. Киплинга в стихотворении «Холерный лагерь» (1896) этой песенкой пастор развлекает умирающих (ср. перевод А. Сендыка: «Ти-ра-ри-ра, ра-ри-ра-ти!»), а у А. Чехова в «Трех сестрах» (1891) бессмысленный набор звуков трансформируется в знаменитый рефрен «Та-ра-ра-бумбия… сижу на тумбе я».