— Стройся!
Стоит строй офицеров, один к одному, мысочки подобрав.
— Равняйсь!..
Подтянулись, рванули головы влево.
— Смир-на!
Выправились, глядят молодцами, словно в молодость свою фронтовую вернулись, где еще ни колючки, ни вертухаев, где хоть и смерть повсюду, но воля!
— На прав-во. Шагом марш!
Комната. На стене простыня расправлена. Тут же фотограф.
— Садитесь. Прямо. Голову чуть левее. Подбородок ниже. Еще… Замерли!
Вспышка!
— Теперь снимите, пожалуйста, френч. Замрите…
А буквально через несколько часов — новое построение.
— Зига!
— Я!
— Ко мне… Шагом марш… Держи.
Удостоверение. С красными корочками. Офицера МГБ, а внутри фото… его! В форме. Той, которую выдали, с капитанскими погонами. Всё честь по чести, где надо, и лепуха синяя на уголке. На туфту не похоже.
— Капитан Левченко!
Тишина, никто не шелохнулся.
— Капитан, я, кажется, к вам обращаюсь.
Да, точно, Левченко Николай Васильевич. Так в ксиве, черным по белому написано.
— Я!
— Подойдите к столу.
Макнул перо в чернильницу, протянул ручку:
— Распишитесь вот здесь, в графе «личная подпись».
Дрожит рука, капают чернила с пера. Виданное ли дело — зэку ксиву гэбэшного капитана получать!
— Возьмите себя в руки, капитан. Не приговор подписываете. Вот так…
Промокнул пресс-папье. Протянул серую папочку.
— Ваше личное дело. Изучить послужной список: где кем служили, награды, выговоры, имена начальников. И чтобы на зубок…
— Есть!
— Старший лейтенант Симаков…
Стоит строй, ошарашенный, как если бы их обухом по башке из-за угла припечатали. Ни черта не понимают… А им и не надо, они хоть и в форме лейтенантов и капитанов, а всё равно зэки, которым много знать не положено.
И новая команда:
— Форму снять. В соседнем помещении гражданские шкары, клифты и лопаря. Подобрать по размеру, подогнать под себя…
И верно, в соседней комнате на стеллажах горы шмоток гражданских на любой размер и вкус — выбирай не хочу. Оживились зэки, пиджачки со штанцами примеривая. Такой выбор — глаза разбегаются.
— Глянь.
— Чего?
— Не по-нашему написано.
Верно, на подкладке — на этикетке буквы незнакомые, на латинице, и значки какие-то.
— Это трофеи из Германии. Краснопёрые оттуда целые вагоны шмоток волокли. Я точно знаю. Пиджачок твой, поди, с трупа немецкого стащили.
— Да и хрен с ним. Мало я, что ли, на фронте одежды и обувки с трупов снятых носил. Сам снимал, и с меня, если что, сняли бы, не побрезговали. Лишь бы клифт впору пришёлся, вещь дорогая, импортная, сносу нет…
— Стройся!
Встал строй, уже не тот, уже чисто гражданский, разноцветный и разномастный, хотя мысок к мысочку, и равнение по груди четвёртого. И тут же новые чудеса. Потому что новые ксивы — паспорта. Натуральные, со всеми отметками и штампами прописки. Всё чин-чинарём, ни один мент не подкопается!
— Документы будут храниться в карманах френчей и пиджаков, одежда в шкафах под пломбами, ключи от кладовой у командиров. Форма одежды — по приказу.
Заёрзали зэки, закрутили глазками — такой соблазн… Это понял командир и быстро мысли их шаловливые осадил:
— Кто рыпнется, кто захочет, чистыми ксивами обзаведясь, ноги сделать, тому сразу верхнюю статью от прокурора, объяву во всесоюзный розыск и каждого пятого из его отряда — в распыл. Так что вы приглядывайте друг за другом, если жизнь дорога: адвокатов и даже «троек» у вас не будет — пуля будет лично от меня в затылок, потому как по документам вы уже покойники. Если этого мало, то всех ваших родственников — на нары, ответку за беглеца держать. Поймаем — отпустим. Нет — сошлём на рудники или к стенке прислоним тех, что старше, а младших в детдома определим, которые та же «крытка». Всё всем ясно?
Пригорюнились зэки — близок локоток, да не укусишь. Им бы те паспорта, да на волю, только крепко их к месту припечатали, что жуков в гербарии иголками — не дёрнешься. Теперь каждый за каждым в оба смотреть будет, чтобы своей башки за чужой грех не лишиться. Повязали их порукой круговой! Но даже если сам уйдёшь, как с родственниками быть? Как жить потом, зная, что через тебя их свободы, а может, и жизни лишили? Оттого, наверное, нет среди них одиноких, все с родителями, братьями и сёстрами мал-мала меньше. В том числе по этому признаку их и подбирали, чтобы крепче повязать. Одиночка, он как волк — всегда в сторону леса глядит, и в любой момент в побег сорваться может. А эти — нет. Эти уже видели близких, рядком вдоль колючки построенных, и краснопёрых с автоматами за ними. Эти не побегут!..