Я хихикаю.
— Почему?
— Это трудно объяснить, — говорит она мне, замолкая на секунду. — В основном потому, что это немного смущает. И немного действует на нервы. И чертовски унизительно!
Луна стоит у края кровати, полностью, восхитительно обнаженная, доверяя мне своё тело, но не то, что она написала.
— Л, всё в порядке, — я не хочу, чтобы на неё оказывали давление, заставляя делать то, чего она не хочет. Хотя, по правде говоря, это немного задевает.
Недавно, когда я искал способы поддержать своего автора, я вспомнил одну ссылку, в которой утверждалось, что писательство — это очень личное. Большинство авторов отказываются давать кому-либо читать свои работы до тех пор, пока не будет написано и переписано множество черновиков. Большинство работ в их необработанном виде редко видит кто-либо, кроме человека, который их написал.
— Держи, — говорит она, протягивая телефон. — Я буду в ванной. Дай мне знать, когда закончишь.
— Ты правда уходишь?
— Да, — отвечает она, не глядя на меня.
— Луна, посиди со мной, пожалуйста.
Она присаживается на край кровати.
— Я не буду читать это, если тебе от этого неудобно.
Медленно она поднимает на меня взгляд.
— Правда?
Я киваю.
— И ты не будешь злиться?
— Конечно, нет, — я улыбаюсь. — Я думал у нас может быть что-то общее, но я понимаю необходимость уединения.
Луна прикусывает нижнюю губу, забираясь обратно в постель.
— Хорошо, — она прерывисто вздыхает. — Сейчас это никуда не годится, но ты можешь прочитать.
На моём лице появляется довольная полуулыбка.
— Ты уверена?
— Да, я уверена, настаивает она, стараясь, чтобы это прозвучало более убедительно. — Я хочу, чтобы ты это сделал.
Она прижимается своим теплым, мягким телом ко мне, обнимая меня за талию.
— Но я не могу смотреть, — быстро добавляет она, пряча лицо у меня на груди.
Широкая улыбка на моём лице никуда не исчезает. Даже если это нелегко сделать, она решает довериться мне и в этом. Я прижимаю её к себе и целую в макушку.
— Бесконечные темные небеса…
Маленькая ладошка взлетает, чтобы прикрыть мне рот.
— Генри, нет! Только не вслух! — я никогда не видел её такой красной.
Извиняясь, я тихо хихикаю и целую её в тыльную сторону ладони, прокладывая дорожку поцелуев вверх по руке.
— Прости.
— Тихо, про себя, пожалуйста, — настаивает она, и я делаю, как она просила.
Это короткий отрывок, и я быстро заканчиваю его читать.
— Мне нравится, к чему это ведет.
Она бросает на меня быстрый взгляд сквозь волосы.
— Правда?
Когда я дергаю за розовый локон, чтобы притянуть её ближе, её щеки краснеют.
— Правда.
Облегчение и гордость вспыхивают на её хорошеньком личике. Когда на её щеках появляются ямочки, я отбрасываю телефон в сторону и укладываю её на кровать. Ее хихиканье превращается в хриплые стоны, когда я целую её. Мне нравится, как она тает рядом со мной.
Те дни прошли.
ЛУНА
Чёрт. Я ненавижу это. Ненавижу свой мозг, свои мысли и чувства. Я до смерти боюсь позволить ему увидеть эту слабую и нуждающуюся часть меня, боюсь, что он поймет, что я не стою его времени.
Я должна сказать, что заболела и вернуться домой. Но я прекрасно понимаю, что у Генри осталось всего три съемочных дня. Именно поэтому я появляюсь на площадке. На него не только приятно смотреть, но я также боюсь, что больше никогда его не увижу, как только он завершит работу.
Сегодня сложная сцена. Кажется, у них ничего не получается. Расстроенная Сири вылетает со съемочной площадки. Генри остается со скрещенными на груди руками, уставившись в пол.
— Перерыв 5 минут!
Площадка довольно быстро пустеет. Я остаюсь, чтобы убедиться, что с Генри всё в порядке. Не то чтобы я собиралась спрашивать. Не сейчас, когда он знает, какая я трусиха.
Когда координатор по интимной близости выходит вперед, чтобы поговорить с ним, она зовёт дублера. Кто-то толкает меня вперед, на яркий свет съемочной площадки, и прежде чем я успеваю убить того, кто это сделал, я оказываюсь перед Генри.
— Спасибо, что ты здесь, — Винтер, координатор, одаривает меня доброй улыбкой.
— О, я не…
— Не волнуйся, тебе не нужно ничего делать или говорить. Ты просто помогаешь нам, заменяя Сири, — Винтер смотрит на Генри. — Давайте посмотрим, сможем ли мы разобраться в этой проблеме.
Генри кивает. Я вижу его краем глаза.
— Превосходно. С чего начнем? Ах, да. Вы идете вместе. Сначала вы оба делаете четыре шага.
Генри делает шаг вперед, и я делаю шаг вперед. Никто ничего не говорил о том, чтобы идти, чего, по-видимому, я не могу сделать в данный момент. Я чувствую себя так неловко. Свет такой яркий, и я слышу, как кто-то хихикает в окружающей нас темноте. Это очень похоже на Хейзел, и я знаю, кого мне придется убить позже.
— Вы держитесь за руки, — напоминает Винтер Генри.
Это происходит автоматически — он берет мою руку в свою. Всё ещё большую и сильную. Всё ещё теплую и безопасную. Не глядя на меня, он переплетает свои пальцы с моими.
— Вы идете вместе. Затем она останавливает тебя.
Я ничего не делаю. Моё сердце так сильно колотится в груди, что я больше ничего не слышу. Генри молчит, смотря на наши переплетенные руки.
— Она обнимает тебя.
Прерывисто вздохнув, Генри берет каждую из моих рук в свои и кладет их себе на талию. Дышать становится невозможно. Внутри меня разливается жар. Моё тело жаждало этой близости. Это удушает, и всё же этого недостаточно.
— Ты прижимаешься своим лбом к её лбу. Твои руки ласкают её лицо. Зрительный контакт очень важен в этой сцене.
Закрыв глаза, Генри прижимается своим лбом к моему. Его руки дрожат так, что я замечаю. Но затем его ладони оказываются на моём лице, мягкие и нежные.
— Ты шепчешь ей на ухо и извиняешься за то, что отдалился, за то, что оттолкнул её, и напоминаешь, что любишь её. А потом ты целуешь её.
Губы Генри касаются моей кожи. Моё сердце бешено бьется. Его лицо, прижатое к моему, возбуждает каждое моё нервное окончание. Это невыносимо — как сильно я хочу прижать его к себе, поцеловать в щеку, в эти губы, уткнуться носом в его бороду. Образы того, как он смеется и целует моё тело, проносятся в моём сознании.
— Я больше не хочу этого. Я никогда не испытывал такой боли, — шепчет он достаточно громко, чтобы я услышала. — Это агония.
Моё сердце разбивается вдребезги.
— Любить тебя слишком больно.
Боль в его голосе. Я не могу пройти через это. Потому что я сама это написала.
Остальное происходит как в тумане. Винтер благодарит меня за помощь. Генри уходит. Хейзел о чем-то шутит.
Я не хотела причинить ему боль. Я не думала, что смогу. Только не так. В оцепенении я начинаю идти и оказываюсь там, где мне меньше всего следовало быть, — стучу в дверь его трейлера.
— Войди.
Он сидит на диване, его руки перекинуты через спинку дивана, ноги широко расставлены, голова откинута назад. Он выглядит измученным.
Это то, чего люди никогда не видят. Чего это стоит, насколько опустошенными чувствуют себя актеры. Я знаю, что он на съемочной площадке уже больше двенадцати часов.