Но темное население было неспособно к организованному сопротивлению. Гнев и отчаяние выливались стихийно: повстанцы поджигали дома и целые деревушки, убивая не только солдат губернатора, но даже своих соплеменников, а порой совершая и грабительские нападения.
Сориентировавшись в обстановке, Лэйярд предпочел не раскрывать своих археологических планов. Для отвода глаз он купил крупнокалиберное ружье и всем говорил, что собирается поохотиться на диких кабанов. Затем он нанял верховую лошадь и двинулся в путь, направляясь к холму Нимруд. К концу дня Лэйярд оказался в небольшой арабской деревеньке, которая имела поистине плачевный вид. От строений остались лишь пепелища, а в воздухе пахло гарью.
Сквозь пролом в полуразрушенной стене он заметил слабый огонь гаснущего костра. Вокруг едва тлевших головешек сидела семья, погруженная в печальное молчание. Она состояла из араба в белой чалме и в длинном бурнусе, накинутом на плечи, трех изможденных женщин - их лица были скрыты чадрами - и целой кучи почти нагих детишек, жмущихся к линялым овчаркам.
Авад Абдаллах - так звали араба - был шейхом племени Эгеш. Деревню их недавно сожгли головорезы Керити-Оглу, а жители спрятались неподалеку в горах. Сидя у костра, Лэйярд по секрету сообщил Аваду о своих планах и попросил его о помощи. Получив щедрые подарки, араб той же ночью отправился в соседнюю деревню, чтобы завербовать рабочих для археологических раскопок на холме Нимруд.
Ожидая его возвращения, возбужденный Лэйярд почти всю ночь не сомкнул глаз. «Давно лелеемые надежды, - пишет он в дневнике,-теперь либо сбудутся, либо окажутся тщетными. Глазам моим представлялись волшебные видения подземных дворцов, гигантских фантастических животных, человеческих изваяний и бесчисленных надписей. Я уже планировал, как добыть из-под земли эти сокровища. Мне грезилось, что я плутаю в лабиринте залов, из которого не могу найти выхода».
На рассвете вернулся Авад, приведя с собой шестерых арабов, которые согласились за малую плату приступить к работе. Все немедленно отправились на холм и начали копать. Лэйярд дрожал от нетерпения и беспокойства. Но уже через несколько часов рабочие наткнулись на остатки могучих стен. Богатые алебастровые фризы и достойные восхищения барельефы не оставляли никакого сомнения в том, что на этом месте когда-то располагалась резиденция царя. Все здесь поражало не только своеобразием стиля, но и реалистической манерой передачи деталей и производило настолько сильное впечатление, что дела людей головокружительно отдаленных времен вдруг предстали перед Лэйярдом, словно отраженные в полированной зеркальной глади. На алебастровых плитах виднелись выпуклые изображения различных сцен: охоты и военных походов, придворной жизни и религиозных обрядов. Вот на колесницах, запряженных резвыми скакунами, что летят, словно крылатые демоны, стоят бородатые воины. Они натягивают большие луки и разят стрелами в панике бегущих солдат противника, колесницами и копытами боевых коней давят, топчут раненых и убитых врагов. В другом месте изображен штурм крепости, построенной на вершине отвесной скалы. Воины взбираются на скалу, а защитники крепости сбрасывают на них валуны, осыпают дождем стрел. Тут и там раненые солдаты срываются в пропасть. На следующем барельефе резец древнего скульптора запечатлел сцену охоты. Царь, летящий на колеснице, настиг могучего льва. Раненый зверь бешено ревет, катаясь в луже крови.