– Молчать! Подчиняться! Быть как все!
Слова впечатывались в его голову, от них невозможно было отвернуться, как нельзя было закрыть глаза. Даже сквозь сомкнутые веки было все видно.
Потом его бросило вперед и вниз. Ветер помчался дальше, а он покатился по земле.
Они были здесь все. Несколько отрядов, замерших в ровной шеренге, вожатые. Чуть в стороне ссутулившаяся фигура Володи. Барабанщица стояла впереди около двухметрового шеста с болтающейся грязноватой тряпкой наверху. Перед ней, скрючившись на траве, сидел Щукин. Вся одежда у него была в иле и грязи, лицо расцарапано. Как будто до этого его долго тащили по земле.
– Лагерь! – звонко воскликнул Платон. – Смирно!
Ряды дрогнули и замерли, подтянулись вожатые, Володя переступил с ноги на ногу, но сгорбленная спина так и осталась сгорбленной.
– Серега! – Васька попытался встать, но из-за перелета ноги его не держали. – Это ты?
Щукин поднял исцарапанное лицо.
– Васька?
– Разговорчики! – Платон висел между ребятами. – Все готово! – бросил он в сторону барабанщицы.
Та медленно кивнула, не переставая смотреть на скрючившуюся фигурку мальчика у своего постамента.
– Ты искал меня, – не разжимая губ, начала она. – Ты нашел. Что тебе надо?
И тут до Васьки дошло, чем все утро занимался его приятель, – он охотился на барабанщицу. Все-таки не выдержал и решил все сделать сам – сам найти, сам все разузнать, сам уничтожить.
Глебов застонал от обиды – надо же связаться с таким самонадеянным дураком. Ведь говорили ему: «Не лезь» – не послушал.
Щукин все еще продолжал сидеть на земле, уткнувшись носом в колени.
– Я скажу, что тебе нужно было. – Статуя легко наклонилась, нависнув над скорчившейся фигуркой мальчика. – Ты хотел все сделать один. Но одиночки мало что могут. Побеждает толпа, побеждает коллектив. Только вместе можно чего-то добиться. Я тебе сейчас все объясню.
Барабанщица выпрямилась, кивнула кому-то. От строя отделились двое – это были Васильев и Кубинов, оба аккуратно причесанные, в одинаковых шортиках и рубашечках. Они подбежали к Щукину, подняли его на ноги. Серега дернулся пару раз, но когда понял, что вырваться не получится, обмяк в чужих руках. Голова его оставалась опущенной.
– Это замечательно – быть всем вместе, – продолжала разглагольствовать статуя. – Ты этого пока не понимаешь, но ты поймешь. Вырастешь и поймешь. Нас оживили, чтобы вас всех сделать сплоченными, сильными, дружными. Вот и ты тоже… Не упирайся. Со всеми тебе будет хорошо.
Она протянула обвалившуюся культю, приподняла Серегин подбородок.
– Нет, – этого выдержать Васька уже не мог. – Не трогай его, ты, ходячая мумия!
Статуя замерла.
– А, – как-то радостно протянула она. – У нас есть еще один попрыгунчик, любитель ночных вылазок. И откуда только вы беретесь? Дети по ночам должны спать. Это правило для всех.
Слова бились в Васькином мозгу, и какая-то неведомая сила заставляла поднять голову, посмотреть в черные глаза, чтобы вот так, прямо в лицо высказать все, что накопилось в душе за бесконечно долгую неделю.
«Не трусь, – нашептывал голос, – что она может? Это же просто кусок гипса. Вон Ленка справилась с ней – и ничего. И ты сможешь. Ты же сильный. Давай, посмотри ей в глаза».
Васька затряс головой, прогоняя противные слова, посмотрел на Щукина, и внутри у него что-то обвалилось. Серега медленно, через силу поднимал голову.
– Стой! – крикнул Васька. – Не смотри!
Но было уже поздно. Какое-то время Щукин еще боролся с собой. Потом глаза его распахнулись, и он пристально посмотрел на барабанщицу. Он даже рот открыл, желая что-то сказать. Но не успел. Тело его дернулось, по нему прошла судорога, оно стало истончаться, на мгновение пропало, а потом появилось. Нечеткое, полуразмытое.
Какое-то время Щукин еще повисел без движения, стиснутый с двух сторон ребятами, а потом встрепенулся и твердо встал на ноги.
– Ну как? – прозвучал вопрос.
– Замечательно. – Серега выпрямил спину, повел плечами, бросил холодный, надменный взгляд в сторону приятеля.
Васька вздрогнул, встретившись с этим взглядом. Он вдруг вспомнил, как жалко выглядел вчера Щукин, когда представлял, что ему придется сталкиваться с барабанщицей вновь, как он не хотел идти на речку, плыть на другой берег. И вот встреча произошла.
Крик сам собой вырвался из груди Глебова:
– Нет!
Смысла в этом вопле не было никакого, его некому было слышать. От обиды он сжал кулаки и вдруг почувствовал, как в ладонь что-то врезалось, а потом хрустнуло. Он мельком глянул на свои руки, и его всего заполнила безумная радость – он держал куски гипса. Как они к нему попали, думать было некогда – Щукин ленивой походкой уже шел к нему, и вид его не предвещал ничего хорошего.