— Люба, — вздохнул Курочкин, — тебе жалко, что Олег не будет с нами учиться?
— С чего это взял?
— Ты, кажется, неплохо к нему относилась.
— Свое отношение я, по-моему, высказала. — Люба посмотрела на свою руку. — Ты был тогда в классе.
— Был, — кивнул Петя. — Но ведь потом ты плакала.
— Еще бы! Насочинял, будто я в кино целовалась с ним. Ерунда какая! Ну совсем нет совести у человека!
Петя понял, что пришла та минута, когда надо признаваться. Трудно носить этот груз. Если, конечно, хочешь уважать себя.
— Одну вещь хочу сказать тебе, — глядя на синюю букашку, ползущую возле высокого каблука Любиной туфли, проговорил он. — Это ведь из-за меня узнали, будто ты с ним целовалась. Он все хвастался мне, я не верил. С одним парнем поделился, а он… Ну и пошло…
— А, — небрежно махнула Люба рукой, — чему быть, того не миновать. Влепила пощечину — и не жалею. Воздух в классе будет чище!
— Ну, а как ты… что я с парнем поделился? — Петю больше всего волновало именно это.
— Да ерунда! Ну сказал. И я могла бы сказать. Думала, ты в самом деле что-нибудь такое интригующее выдашь… Ждала…
— Ждала? Чего?..
— Что вот у беседки хочешь меня сфотографировать. И сделать портрет.
— О, да я хоть целую пленку! — оживился Курочкин. — Портрет?.. Хочешь, вот такой — тридцать на сорок сделаю? На стену повесишь.
— Ты хитрый! — засмеялась Люба.
— Почему это?
— Так и у себя, наверно, такой же повесишь.
— Повешу, — признался Петя.
— Ладно, переживу, — притворно вздохнула Люба. — Где лучше встать?.. Буду загадочно смотреть в туманную даль…
Целую пленку Петя снять не успел. Комсорг Березкина посчитала, что фотолетопись жизни класса с изображением одной лишь, хоть и очень симпатичной, девушки будет выглядеть несколько странно. Остаток пленки Курочкину пришлось потратить и на другие эпизоды, рассказывающие о встрече ребят 9-А и последний день каникул.
Но Люба Сорокина нисколько не была в претензии на комсорга. Когда возвращались с этой традиционной встречи накануне первого школьного дня, она даже пооткровенничала с Таней:
— Представляешь, какие удивительные превращения! Недавно еще тебе писал стихи, а сегодня… своеобразное признание в пылких чувствах. Но… уже в мой адрес. Правда, я вот перебираю в памяти — совершенно неожиданная, удивительная цепочка событий. Не выступила бы я тогда на собрании, все было бы иначе. Олег не стал бы меня преследовать… Помнишь, какое послание сочинил, конфеты по почте! А когда я вернула конфеты, он стал придумывать обо мне всякие гадости. А не стал бы выдумывать — не схлопотал бы пощечины. Значит, и продолжал бы в нашем классе учиться. И, наверно, жизнь бы у него как-то сложилась по-другому. Иначе, чем сложится теперь. И у нас было бы иначе. Правда ведь интересно: какая цепочка выстраивается.
— Не сама выстраивается. Мы все, в общем, строим.
— Конечно, не сама. А может, и сама…
— Ты считаешь, что началось с собрания?
— Именно. Как говорится: поворотный пункт.
— Люба, но почему, собственно, ты выступила так? Я не ожидала.
— Думаешь, я ожидала! Во-первых, он на тебя несправедливо попер. А во-вторых, злая на него была… Нет, это во-первых. Точно, это главное — от злости.
— Из-за чего же ты злилась?
— Откровенно?.. Олег нравился мне. Я и на лыжах в парк побежала из-за него. Думала: тоже пойдет. И вечеринку дома устроила ради него. А он… больше на тебя смотрел… Если он вообще может на кого-то смотреть и кого-то видеть, кроме собственной персоны. — Люба взглянула на подругу и спросила: — Тебе, наверное, обидно слышать это?.. Конечно, должно быть обидно: выступала не для того, чтобы защитить товарища, а сводила личные счеты… Но что делать, ведь было так. Было… Такая вот я, — вздохнула Люба. — Ты вообще, Таня, слишком хорошо обо мне думаешь. Правда, я ведь скверная. Помнишь, сказала, что отнесла двоюродной сестре ее старые тетрадки с сочинениями? Правильно: завернула, перевязала веревочкой, а тетрадки до сих пор у меня дома лежат.
Удивилась Таня и, подумав, спросила:
— Люба, ну, а почему ты так… откровенно все?
— Если бы я знала! Вот ты спросила, а я и не знаю, что ответить… Хотя нет, знаю, мне, пожалуй, легче от этого. Призналась, и легче стало. У тебя так бывает?
— Наверно…
— А может, я такая беспринципная? Это плохо, да?
— Ой, Люба, что я, судья? Будто легко ответить. Конечно, беспринципность — не лучшее украшение человека. А вот можно ли тебя назвать беспринципной… не знаю… Люба, мы, наверное, ничего еще не знаем.
— Что ж, естественно, всего пятнадцать лет.