– Отец умер, – словно при сильных болях в горле, я выговаривал эту смертельную фразу по телефону «Скорой».
Мне пришлось повторить адрес.
Машинально достав две чашки – для себя и для отца – и приготовив чай, я, прихлебывая, вдруг стал думать: почему человек в минуты грусти хочет ласки и нежности? Как я хочу, чтобы Мира приехала и разделила со мной боль утраты! А ведь раньше я и предположить не мог, что такое чувство возникнет в этот момент. Конечно, этот момент не должен был наступить, хотя я и допускал, что когда-нибудь это неминуемо случится. Но не думал, что захочу поделиться переживаниями с Мирой.
Она мне нравилась. Симпатия возникла сразу и всерьёз. В тот летний день, много лет назад, когда, вернувшись в театр из армии, узнал, что Мирослава пришла на прослушивание в наш театр, я понял, что, если мы не поженимся, я останусь холостым навсегда.
Но всё пошло не по-моему. Ещё со студенчества… И теперь я жалею, что Мира актриса. И что служим мы в одном театре. И что я вынужден её любить как сестру и коллегу, потому что на большее у меня когда-то не хватило решимости и ума.
Мирослава родила сына. А спустя два с половиной года вышла замуж за настойчивого ухажёра.
Но Мирославу я любил. И люблю. И как сестру, и как женщину. Чужую. Поэтому я и ответил ей про себя: «Не приезжай».
Прошёл этап, когда не хочется никого видеть и допускать до отца. Теперь необходимо было соблюсти официальную формальность и задокументировать его кончину. Чай остывал, и я пил почти залпом. Прочувствовав недостаток трогательной сцены с участием близких сердцу людей, таких, как Мира, мне вдруг стало легче и думалось ясней.
Звонок в дверь меня окончательно мобилизовал. «Наверное, «скорая помощь» сегодня дежурит у нашего дома», – проговорил про себя я, подходя к двери и зажигая свет. Но это звонил Арнольд.
– Пожалуйста, примите мои соболезнования, – начал он с прискорбным видом. – Вы подумали над моими словами?
Сначала мне вновь показалось, что пришёл Эрнест Хрисанфович.
– Над чем? Вы что, никуда не уходили? – растерялся я.
– Я вам объяснял, что наше агентство прибывает на место происшествия первым, дабы избавить родственников, которых постигло горе, от нашествия других незваных похоронщиков,– продолжал напирать Арнольд.
– Но вы-то тоже незваные… – вступил я, сам того не желая.
– Но мы лучшие! – парировал Арнольд. – Решайтесь! Мы работаем со «Скорой помощью».
– В чём вы лучшие? – зачем-то я вступил в полемику.
– Мы все заботы берём на себя. Недорого и качественно.
Явная слабость и усталость в теле не позволили мне вступать в дальнейшие прения.
– Я ничего не решил. Но я подумаю, – пробормотал и закрыл дверь.
– У вас есть мой номер телефона, – доносилось из-за двери. – Я буду ждать и работать только на вас!
Охватывал настоящий ужас от мысли, что эти назойливые агенты ритуальных служб начнут атаку на мой дом. И только я подумал об этом, массажируя лицо, словно желая проснуться быстрее, как услышал шаги за дверью. Они приближались. Но Арнольд по логике должен был уже спуститься. Значит, это был ещё кто-то.
Звонок.
– Кто?
– «Скорая».
Я открыл. Передо мной стояло двое мужчин в голубоватых медицинских костюмах. У одного, молодого, в руке была папка с приколотой на край авторучкой, у другого, что постарше, оцинкованный чемодан с красным крестом. Они прошли в квартиру без приглашения, на ходу задавая вопросы. Я их узнал. Хорошо, что это были те люди, которые днём что-то вкололи отцу, а не Арнольд с Даниилом с лицом Эрнеста Хрисанфовича.
– Только что? – спросили они и прошли мимо.
Сначала тот, что старше, невысокий, но плотный, с пухлыми губами и чемоданом. Он и задал вопрос, который я не расслышал. За ним шёл молодой. Может, студент медицинского. Очень уж белокожий и тонкий на вид. За ними прошёл я.
– Не понял.
– Умер когда? – первый, словно и не обращая внимания на тело моего отца, поставив ногу на табурет у его койки, положил на колено свой чемодан и, раскрыв его, в чём-то закопошился.
Некоторое время я оценивал мизансцену. Неприятно удивило, что взрослый человек, врач «Скорой помощи», так бесцеремонно ставит ногу в уличной обуви на табурет в чужой квартире перед ложем покойника, задрав её так, что аж волоски на голени видны над носками, и задаёт вопросы, которые слышать не хочется ни при каких обстоятельствах. А другой, его напарник, с нескрываемой брезгливостью рассматривает мертвеца.
– А? – пухлогубый окликнул меня ещё раз, но уже повернувшись ко мне и спрашивая взглядом. А потом присел на то место, где только что стояла его нога. В руках он держал блокнот и ручку. Чемодан с крестом положил на колени и начал что-то писать.