А я, оцепенев, не знал что ответить. На мгновенье показалось постыдным, ответь я из учтивости «нормально», перед мёртвым отцом. И я ответил, что было лучше…
И завертелся постановочный процесс. Всё что я делал, всё о чём думал, над чем размышлял, всё это воплощалось в волшебство сотворения театра.
Вся жизнь завертелась вокруг смерти отца.
48
Отец умер вследствие продолжительной болезни, необратимость которой знал лечащий врач. Умер в своей квартире вчера днём, 29 декабря, примерно без пятнадцати три. По обычаю православных христиан захоранивают в землю на третий день смерти. В случае с отцом третий день выпадал на 31 декабря. Да и последний календарный день года, вся страна готовится к празднику. У многих этот день выходной. Кто-то работает по сокращённому графику. А это значит, что для оформления медицинской справки о наступившей смерти отца оставалось очень мало времени. В свою очередь, этот документ мог дать мне возможность организовать похороны отца вовремя. А главное – так, как я хочу. Хотя даже в то утро, имея отдалённое представление о похоронах отца, я ловил себя на некоторых противоречиях в видении самого процесса. Тем более что вчера я не попал к врачу по ряду причин. Я отключил телефоны, закрылся от мира, Миры, Жени и даже от тёти Таи.
Промедление грозило тем, что праздничные дни я проведу с телом мёртвого отца.
Однако, задумавшись о сроках и причине их привязки, я задался вопросом религиозности моего отца и своей веры в Церковь. И я не мог утверждать на все сто, что мой отец был верующим и воцерковленным. Более того, его поступки по жизни хоть и не имели ярко выраженных греховных начал, но и следов его служения вере тоже не выявляли. Та же тётя Тая ни разу не обмолвилась о том, что душа отца страждет рая.
Что касается меня, так это тётя Тая заставила меня обратиться к Церкви и к вере в Бога. В Бога как во вседержителя и в начало всего сущего. И я уверовал в него в бредовом состоянии, в связи с болезнью отца, понимая, что только чудо может поднять его на ноги и уберечь от смерти. Но что значит смерть, я смог окончательно оценить только сейчас, видя перед собой бездыханное тело. Я стоял напротив него в комнате при выключенном свете. Был день, но пасмурный, и в комнате царил полумрак. При покойнике это выглядело символично. Таинственно. Тело отца спокойно. Его грудь не вздымается под давящим одеялом. Отец недвижим, и не слышно, как что-то клокочет и хрипит в горле. Его кисти не вздрагивают в унисон подбородку. Его лицо накрыто маской. Маской, про которую я прочитал в Интернете, в советах о первых манипуляциях с мёртвым телом в домашних условиях. И его провалившиеся блеклые глаза не всматриваются отрешенно в пустоту потолка, как будто ища в нём надежду на исцеление. Выходит, я уберегал отца от умиротворения и спокойствия, где нет болезненных судорог. Я оттягивал наступление его душевной нирваны. Я увеличивал сроки его земных страданий.
Я вредил отцу.
Бытует мнение, что Бога нет. Но, если он есть и он вселюбящий и всепрощающий, почему не прощает нас, а заставляет страдать? Или любить ближнего по его заповедям и есть страдание? Но кто кого обманывает? Это по каким заповедям жизнь – величайший дар Божий? Если, с другой стороны, наша жизнь есть страдание?! Сдаётся мне, первый грешник – не Ева и не Адам, а сам Создатель. Потому как гордыня – один из страшных грехов. Мы, люди, уповаем на него, а он будто смеётся над нами…
Обратившись к Церкви, я отступился от себя и, желая подольше побыть с отцом, напрасно провёл время в закоптелых стенах банкомата церкви. Согласившись с тётей Таей на причащение отца и его соборование, я, скорее всего, приблизил его кончину. Но в этом теперь винить никого не хочу. Потому как прихожу к мнению, что смерть отца явилась для него облегчением и совсем не означала нашего с ним расставания.
В этих разлагающих душу мыслях я проводил время, уставившись в неподвижный профиль отца. Я приближался и приподнимал тряпочку у него на лице. И, убеждаясь, что глаза его закрыты, а кожа – в испарине, но не изменила цвета, совершал прежнюю аппликацию.
Я зашторил окно, прежде включив люстру, которая впервые порадовала меня тусклым светом. Свернул матрас и убрал его под телевизор, как будто спать мне здесь больше не доведётся. Взял компьютер, зарядку и осмотрел комнату в целях найти место, куда можно их спрятать на тот период, пока они мне не понадобятся. В стол, на кресло, под койку отца? Нет, в шифоньер, рядом со скрипкой отца – самое то! Держа в руке комп, другой растворил створку, где лежали скрипка и документы на квартиру. На одну из полок я прямо на отцовские полотенца положил свои вещи. Раскрыл другую дверцу шифоньера, чтобы запомнить, что там лежит. На глаза попался серого цвета костюм, о котором говорил отец. Этот единственный костюм висел среди рубах, кофт, футболки и пары маек. Отец всё развешивал на плечики, чтобы меньше мялось. Привычка одинокого мужчины. А костюм висел в прозрачном кофре. Я снял его с вешалки и осмотрел на свету. Под пиджаком виднелась сиреневая сорочка с повязанным под воротником в малый узел галстуком. Хотя галстук был явно немодный, маленький треугольник узла придавал ему современный утончённый вид. Раскрыв молнию кофра и расстегнув две пуговицы сорочки, я обнаружил на перекладине вешалки брюки от костюма. Закрыв молнию, я стал искать похоронные туфли. Отец говорил, что они там же. Да, они лежали в коробке из-под обуви, рядом с летними сандалиями, по-видимому, убранные отцом осенью до будущего сезона.