Рядом со мной на лавку приземляется огромная чайка. Она смотрит на меня, моргая глазами. Может, эта птица, которая прилетает ко мне уже второй раз, один из знаков, которые ждала Ида Линн? Птица, самолет. Я поднимаю глаза в небо и вижу высоко над головой в просвете меж облаков длинный белый пунктир.
Я не боюсь летать. Я знаю, как устроен двигатель самолета, что заставляет его лететь, а что — падать. И я совсем не боюсь смерти, потому что она — неизбежный химический процесс, который уже запущен в каждом из нас. А вот Ида Линн боялась. Не смерти, смерть не страшила ее, а именно летать, знать, что под ногами нет земли. Она крепко прижалась ко мне на посадке в Лондоне, до боли впилась в мое запястье своими влажными от нервной испарины острыми пальчиками. Было темно, били молнии, самолет здорово потряхивало. После паспортного контроля она сказала, что гроза — это знак. Что-то в темноте без конца манило ее. Она твердила о том, что мир — живой, он шевелится и дышит, пульсирует и выгибается, если нажать на него. А иногда ей снились кошмары, и она просыпалась, вся промокшая от пота, и бродила по квартире, тихонько вздыхая и думая, что я ее не слышу. То, от чего она пыталась бежать, когда мы покинули Скандинавию, последовало за ней.
Зачем обманывать себя? По ту сторону нет ничего. Там, в темноте, не прячется никакого другого мира. Там только сама темнота. Впрочем, то, что по эту сторону, тоже не особо-то радует. Думаю, моя главная проблема с этим миром заключается в том, что в нем нет никакой системы, никакого высшего принципа, никакого порядка или тайного смысла, объясняющего все вещи. Есть только хаос, который вращает нас вверх ногами, пока мы пытаемся анализировать предметы, которые пролетают мимо нас в вихре смерча, выделить из них те, которые гармонично вписываются в наше видение мира. А я просто, как всегда, хочу докопаться до истины, разложить все по чертовым полочкам, расставить все точки. Увидеть все концовки. Как там еще это называют? Я не могу оставить вопрос неотвеченным, не терплю недосказанностей. Эта моя черта так отчаянно бесила Иду Линн с самого нашего детства.
Я нажимаю кнопку «купить» на холодном стекле телефона. Собственно, даже не кнопку, а картинку, проекцию чьего-то воображения, которую создала какая-нибудь миловидная девушка графический дизайнер, сидя за большим монитором в светлом и просторном офисе без стен, с музыкой в наушниках и фотогеничным латте возле клавиатуры, обязательно слева, чтоб нечаянно не опрокинуть его локтем. Кнопка выполняет свое предназначение.
Мой рейс до Рена отправляется в три пятнадцать в пятницу. Придется снова пораньше уйти с работы.
Бретань, 17 февраля
Я не помню, когда последний раз куда-то летал. Мне некуда, да и незачем. Семью я не навещаю. Мама с Юккой произвели на свет девочек-близняшек в тот год, когда я поступил в университет, и потеряли всякий интерес к моей дальнейшей судьбе. Отец звонил последний раз года три назад. Это был типичный разговор двух интровертов — мы просто поздоровались, а потом немного подышали в трубку. С тех пор он ограничивался только эсэмэской, которая приходила поздно вечером в мой день рождения. Иногда он был единственным, кто напоминал мне о нем.
Я еду налегке, с рюкзаком и каким-то странным томительно-приятным ощущением, теснящимся у меня в груди. Крошечный самолет начинает трясти и подбрасывать в тот самый миг, когда его приплюснутый синий нос погружается в пепельно-серые облака над Нормандией. Когда несколько минут спустя мы выныриваем по другую сторону мглы, моим глазам открываются бескрайние бурые луга, кое-где все еще прикрытые подтаявшей глазурью заморозков. Маленький аэропорт пуст и гулок. Я кашлем бужу дремавшего клерка в окошке автопроката и арендую новенький «Ситроен» со встроенным навигатором.
До Плугерну, деревеньки, где обитает Илай, два с небольшим часа хода, через промокшие поля, мимо одиноких домишек, выстроенных из добытого на прибрежных каменоломнях известняка. Кругом закрытые ставни, будто идешь через комнату, полную спящих людей.
Огни фар встречных грузовиков расплываются в густой дымке. Я так давно не сидел за рулем, слишком давно.
«Свуп-свуп, свуп-свуп», — с механическим присвистом скользят дворники, соскребая с теплого стекла тонкую пленку тумана. Вдоль дороги, которую явно проложили еще во времена римских завоеваний, то и дело встречаются выточенные из камня глыбы. Не такие, как друидские храмы в Сомерсете, но что-то похожее. Наверное, с их помощью древние бретонцы выражали преданность своим жестоким старым богам и просили их сберечь своих женщин и урожай.