— Там, где он сейчас, выйти из себя у него уже не получится, — пробормотал я.
— Может, и так, — прошептала она, — но я все еще здесь, и я вне себя. Вне себя.
Она прикрыла глаза, вытерла слезинку и сказала:
— И по-моему, глупо с твоей стороны опять начинать курить, если ты столько времени продержался.
Помню, я еще подумал, что Эльсе — удивительная женщина, ничего странного, что через несколько месяцев она снова вышла замуж. Она вынула сигарету у меня изо рта, а я посмотрел на ее руки, которые так любил мой друг доктор Скалд.
— Ради меня, — поцеловав меня в лоб, прошептала она и затушила сигарету в пепельнице. Затем она отвернулась и поспешила к другому гостю, пришедшему отдать последний долг ее усопшему мужу.
Десять лет назад в больнице в Уллеволе я познакомился со Стеллой. Это событие — одно из важнейших в моей жизни. Я был пациентом, она — медсестрой. Уж не знаю почему, но эта женщина каждый день приходила ко мне в палату, садилась на край кровати и болтала о том о сем (среди прочего и о Мартине, с которым она незадолго до этого познакомилась и в которого уже успела влюбиться), словно во что бы то ни стало хотела стать моим другом. Повторюсь: я понятия не имею, зачем она искала моего общества и что такого особенного она во мне, умирающем старике, нашла… Иногда я сомневаюсь, видела ли она меня вообще, эта молоденькая болтушка в белом халате.
Я тогда долго лежал в больнице. Скалд уговорил меня прооперироваться. Не буду вдаваться в подробности. Моя плоть распадалась. Боли, которые я испытывал, были самыми утонченными. Утонченными — потому что Бог, если он есть, виртуозен в своей жестокости и изысканно честен, когда поражает тело и сознание человека своим арсеналом недугов и болей. Бог приукрашивать не станет: все причиняет боль, все разрушается, и заранее ясно, куда это приведет. Умереть — одно дело. По-моему, это избавление. А вот стареть — тяжкая задача.
Тогда, десять лет назад, Стелла работала в отделении гериатрии, но потом она перевелась в больницу «Радиум» и стала ухаживать за больными раком.
Ее лицо. Оно все время передо мной, совсем близко, как наваждение, но я не могу описать его черты, потому что лицо ее постоянно менялось.
Она напоминала мне мою единственную дочь Алисе, с которой мы не виделись с 69-го года, после того как умерла Герд. Алисе считала меня виновным в смерти матери. Думала, что это из-за моего «эгоистичного, грубого, деспотичного характера» Герд заболела раком желудка. У Стеллы, как и у Алисе, была безумная воля к жизни и такая же гордая походка. Речь не идет о классической красоте лица или фигуры — ни Алисе, ни Стелла не обладали этой красотой. Я говорю о красоте, рождаемой движениями. У меня дух захватывало, когда маленькой девочкой Алисе бежала ко мне, вытянув ручонки вперед. То же самое со Стеллой. Я вижу ее силуэт в дальнем конце коридора. Помню ее сидящей на краю кровати: угловатую женщину, широкоплечую, узкобедрую, с маленькой крепкой грудью и живыми движениями рук. Высокая и худая, она всегда немного сутулилась — этакая нескладная принцесса. Иногда она проходила по комнате легко и гордо, а иногда ее движения были чарующе неуверенными.
Меня всегда притягивало колесо обозрения. Мне нравится стоять рядом и смотреть на него. Или рассматривать старые фотографии: колесо обозрения в Кони-Айленде, в Вене, Лондоне, Чикаго, Токио. Свое очарование есть и у тех маленьких колес, которые возят с собой бродячие цирки. Сейчас у меня уже нет желания сесть на колесо обозрения и медленно сделать круг-другой. Сейчас уже нет. Я слишком стар. Как-то мы катались на колесе с моим отцом, и он рассказал мне, что мы приходимся дальними родственниками Джорджу Вашингтону Феррису, изобретателю чертова колеса.
Однажды, когда Алисе была маленькой, мы поехали с ней в Вену. Мы гуляли, а потом сели на колесо обозрения и поднялись над городом. Помню падающий снег, огни, ее счастливый смех. Помню, как она встала и вытянула над городом руки. В последний раз я катался на колесе вместе со Стеллой. Это было в Копенгагене, в «Тиволи». Мы тогда случайно встретились с ней на улице. Она приехала на конференцию по уходу за смертельно больными, а я приехал, чтобы… ну да… чтобы сходить в «Тиволи». Она очень удивилась, когда увидела меня рядом со своей гостиницей.
— Аксель, кого я вижу! — сказала она. — Так ты в Копенгагене?
Я ответил, что да, я часто езжу по делам в Данию (думаю, я достаточно уверенно произнес тогда «по делам»).
Она сказала, что рада меня видеть, но сейчас она спешит, а позже мы обязательно выпьем где-нибудь кофе.