Когда уходит земной полубог
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Уважаемый читатель! Надеемся, что вам знакомы исторические серии «Рюриковичи», «Романовы. Династия в романах», «Смутное время». Новая серия «Россия. История в романах» является их логическим продолжением и состоит из книг, рассказывающих о наиболее интересных эпизодах истории нашей страны. В книгах этой серии наравне с конкретной исторической личностью равноправным «действующим лицом» становится сама эпоха. Горизонт восприятия того или иного времени расширяется, охватывая большее количество людей и событий. Читателю представляется уникальная возможность узнать историю нашей страны по этапам её развития: от Руси изначальной до современности.
Произведения, которые нам хотелось бы предложить читателю, отбирались с учётом двух основных, на наш взгляд весьма важных, критериев. Помимо несомненных литературных достоинств они должны обладать обязательной исторической достоверностью. Это не означает, что мы подбирали авторов, чьи взгляды на тот или иной исторический период являлись бы сходными. Напротив, давая возможность высказаться сторонникам, различных научных школ и направлений, мы преследовали цель — позволить читателю выработать своё отношений к событиям, имевшим место в истории России: Поэтому же авторы книг, вошедших в серию, — и наши современники, и те, чьи произведения были написаны в прошлом столетии.
И простой гражданин должен читать историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей как с обыкновенным явлением во всех веках, утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что прежде бывали подобные, бывали ещё ужаснейшие, и государство не разрушалось. Она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества» — так писал почти два века назад автор «Истории государства Российского» Николай Михайлович Карамзин. Словно предполагая, что никогда российская действительность не будет спокойна и медлительна, а всегда бурна и противоречива. И в этой буре и противоречиях людям понадобятся незыблемые опоры, какими могут стать национальная гордость и приобщённость к славному историческому прошлому Отечества.
МОЕЙ ДОРОГОЙ И ЛЮБИМОЙ МАТЕРИ
ВЕРЕ СЕРГЕЕВНЕ ГОЛОВАНОВОЙ
ПОСВЯЩАЮ
Часть первая
В ЛУЧАХ СЛАВЫ
ТАЙНОЕ СВИДАНИЕ
В канун Рождества 1707 года по зимнему владимирскому тракту весело летел лёгкий возок, запряжённый доброю тройкой. По тому, как ямщик без устали гнал лошадей, не задерживаясь у встречных трактиров и на постоялых дворах, видно было, что укрытые в возке медвежьей полостью путники зело спешили и не желали быть опознаны.
— Главное, ты не боись, Алёша! Никто и не проведает о твоём подвиге! — Дюжий священник с чёрной бородой-лопатой ободряюще положил свою тяжёлую длань на плечи хрупкого отрока.
— А вдруг разбойники явятся, отец Яков? Глянь — не леса, а чащобы! — Юноша с неприкрытой тревогой вглядывался в лесную чащу, вплотную подступавшую к дороге. — Самые что ни на есть разбойные места!
— Пустое! Да и пистоли у нас на что! — Протопоп весело распахнул полушубок. За широким кушаком, подпоясывающим коротенькую рясу, красовались рукоятки добрых тульских пистолей; ещё пара отдельных пистолей торчала у него из-за голенищ казанских сапожек.
— Ныне я сам чистый разбойник, да и у ямщика добрая сабля сыщется... В случае чего, любого ограбим! — Протопоп насмешливо подмигнул своему молодому спутнику, хищно оскалив крепкие волчьи зубы. Алексею в темноте возка и впрямь почудилось, что сопутник его — не лицо духовного звания, а лихой разбойник из страшной сказки.
— Я, отче, тоже малый не промах! — вырвалось у него тонким фальцетом. — И пистоли добрые прихватил, да и дядька мой Михайлыч, что на облучке рядком с ямщиком, к оружию привычен и отменно вооружён. К тому же у меня и офицерская шпага отточена! — Как у любого юноши, глаза у Алексея так и зажглись при одном упоминании об оружии.
«А ведь малому скоро семнадцать стукнет. Дивно ли, что бунтует в нём отцовская кровь? Отец-то у Алёшки — первый на Руси воин, царь Пётр Алексеевич. И глаза у сына отцовские — карие, навыкате, с огоньком. Как знать, может, и характером пойдёт Алёшка в батюшку? — задумался на минуту отец Яков не без тревоги. Но затем отмахнулся: — Нет! Отрок сей по своему характеру не в отца, а в деда пойдёт! Дедушка же, царь Алексей Михайлович[1], был мягок яко воск, за что и назван был ближними боярами Тишайшим, хотя временами мог и вспылить, и заупрямиться. То же и Алёшка: захотел ныне во что бы то ни стало повидать сосланную в монастырь матушку и вот — помчался в Суздаль самовольно[2].
И не ведает всемогущий Пётр, что его родимое чадо, вопреки всем царским запретам, к сосланной страдалице поспешает. «На-кось, анчутка немецкая, выкуси!» — Лихой протопоп весело осклабился, словно наяву показал фигу грозному царю.
Пожалуй, никого на свете так не ненавидел отец Яков, как царя Петра, равно как ни к кому так не привязался, как к царскому сыну, отроку Алексею, к коему протопоп Верхоспасского собора определён был духовным наставником самим местоблюстителем патриаршего престола Стефаном Яворским. Но чтобы и Алексея равно привязать к себе, надобно было оторвать его от отца. И вот скромный духовный пастырь вступил в незримое сражение с самим царём. Впрочем, оторвать сына от отца оказалось нетрудно, поскольку за многими военными трудами и походами царь просто забывал о сыне. Петру всё время было недосуг! А отец Яков жил при дворе царевича постоянно. Даже мирские учителя-наставники царевича не мешали духовному пастырю воспитывать Алексея. Да и что это были за учителя!
Первый из них, Никифор Вяземский, обучавший Алексея славянской грамоте и арифметике, крепко знался с Бахусом и посему оказался совсем не опасен. За то и был оставлен отцом Яковом при малом дворе царевича.
Сменивший Вяземского данцигский немец Мартин Нейгебауэр, явив гордыню и спесь без меры, схлестнулся с самим светлейшим князем Меншиковым[3] за звание обер-гофмейстера при дворе царевича. Верх одержал, само собой, царский любимец, и Нейгебауэра скоренько выгнали из России. В отместку спесивец перешёл на шведскую службу и опубликовал памфлет, где нещадно оплевал не только Меншикова, но и самого Петра. Царский гнев был великий, но до Нейгебауэра было уже и царю не достать.
Отец Яков, впрочем, даже сожалел, что удалили спесивого Мартина — тому за всеми придворными интригами до царевича тоже было недосуг.
Гораздо опасней для монаха был третий наставник Алексея — барон Генрих Гюйссен. Барон был не только знатен, но и учен, являясь магистром Страсбургского университета. Главное же, Гюйссен душевно привязался к одинокому мальчонке и сумел-таки влезть в юную душу, прельщая своего ученика редкими книгами и учёными хитростями. То ему «Церковную историю» Барония достанет, ведая природный интерес отрока к церкви; то принесёт присланные из Амстердама новые географические карты и часами показывает ученику разные земли и страны; то притащит кучу свежих гамбургских газет и заставляет Алексея переводить с немецкого разные политичные новины; то раскроет редкий альбом и вместе с царевичем рассматривает затейливые гравюры, читая по-немецки или по-французски пояснения к ним. За год обучения с Гюйссеном царевич и не заметил, как втянулся в учёбу и стал свободно говорить и читать по-немецки, да и по-французски уже знал много слов. Только математика давалась Алексею с трудом, хотя и здесь явились успехи.
Одно время, когда царевич вместе с Гюйссеном поспешили по зову Петра к осаждённой вдругорядь Нарве, отцу Якову показалось, что отрок совсем вышел из-под его духовной опеки.
1
2
3