Купцы радостно зашумели, и только Андрей Семёнов прищурился с хитринкой и словно ушатом холодной воды обдал:
— Договор с шахом иметь, конечно, хорошо, но токмо слово шаха даже в самой Персии ныне мало что значит, а от Шемахи до Исфагани и совсем далеко!
— Ну, это мы посмотрим! — гордо ответил тогда Волынский и твёрдо обещал купцам: — Быть в Шемахе русскому консулу!
Однако через день посол и сам убедился, как далеко от Шемахи до Исфагани.
— Да что мне тот указ, коль шаха здесь нет! — взорвался вдруг визирь-бек, когда Артемий Петрович показал ему торговую грамоту и сказал, что скоро царь пришлёт в Шемаху русского консула. — И потом, грамоту твою подписал не шах, а этот бездельник Эхтимат-Девлет. А я плевал на это ничтожество и его указы! — горячился визирь-бек.
«Великий, должно быть, навар бек берёт без консула и с Евреиновых, и с прочих российских купцов!» — подумал Волынский, но визирь-беку привёл иной грозный резон:
— Думаю, государь и Сенат в Петербурге сей полезный договор немедля подтвердят, после чего, конечно, подтвердит его и великий шах. И ежели ты и тогда не примешь нашего консула, не токмо Исфагань, но и Санкт-Петербург тебе укорот могут сделать! — грозно пояснил русский посол; и по тому, как визирь-бек побледнел, понял, что те слова дошли до самого сердца первого министра Шемахи. Ведь русские военные корабли видели уже на рейде Баку, а оттуда до Шемахи рукой подать. Боле Волынскому в его делах местные власти не супротивничали. И он, и его люди всюду ходили свободно, а по ранней весне Волынский решил было прикупить и загородный дом.
— В Шемахе всё одно будет скоро русский консул, и дом тот достанется ему... — рассуждал Артемий Петрович в лавке Евреиновых.
Но Андрей Семёнов заметил не без ехидства:
— Это пока вы, сударь, в том доме стоите поя сильной охраной (в охране посольства было полсотни драгун и полсотни казаков), жить там, может, и безопасно. Но стоит вам отправиться в Россию, как загородный дом непременно разорят лезгинцы!
— А я попрошу хана поставить к той даче сильную охрану, — стал было возражать Волынский, но евреиновский приказчик рукой махнул:
— Что лезгинам ханское воинство! Да и повязаны здешние власти с этими разбойниками одной верёвочкой! Не верите? Так пройдёмте в лезгинский караван-сарай, я вам кое-что покажу!
Артемий Петрович у лезгин ещё не был и из великого любопытства пошёл. Чего только в тех лавчонках не было! И тонкая белая парча из Индии, и персидские большие шёлковые платки, вышитые золотом и серебром, и ширванские овчинки на опушку шуб и шапок. Всеми цветами радуги переливались дорогие бухарские и персидские ковры, коих Артемий Петрович не видывал и в Исфагани. И шелка, шелка! Казалось, весь Великий шёлковый путь работал на сей караван-сарай.
— Откуда у бедных горцев такое изобилие товаров? — удивился посол.
— Знамо, откуда! Из разбитых купеческих караванов, вот, сударь, откуда! — озорно подмигнул лихой приказчик, сам многократно водивший караваны через горы Кавказа. — Да вот, пойдёмте во двор, я покажу вам их главный товар!
На широком подворье караван-сарая было многолюдно.
— Ишь, новую партию живого товара сегодня пригнали! Продают в рабство и мужиков, и девок, и детвору! Чистые разбойники! — Андрей Семёнов, не скрывая враждебности, сплюнул.
— Да, я вижу, среди рабов есть и местные жители: и ширванцы, и грузины, и армяне? — удивился Волынский.
— Вот-вот! Под Шемахой разбойники сёла жгут, а людской товар сюда же, в Шемаху, на невольничий рынок гонят! — пояснил приказчик.
— Куда же хан смотрит! — вырвалось у Волынского.
— А хан знатный бакшиш имеет за то, что смотрит да все их бесчинства сквозь пальцы! — пожал плечами купец, сам не раз дававший бакшиш хану и его челяди.
— О, мой господин, выкупите меня! Я не хочу в горем к этому старому турку! — Молоденькая грузинка вырвалась вдруг из понурой толпы невольников и бросилась в ноги Волынскому.
Подбежал было надсмотрщик с плетью, но Волынский уже поднимал девушку из пыли, и надсмотрщик остановился. Да и как не остановиться, коль за спиной русского гяура десяток драгун уже схватились за палаши.
(Посол знал Восток и всюду ходил со знатной охраной).
— Кто ты такая и где выучилась говорить по-русски? — расспрашивал тем временем Волынский девушку.
— Меня ещё маленькой отец вывез в Москву. Он служил тогда у царевича Имеретинского, который перешёл на русскую службу. Но отец мой под Нарвой попал в плен к шведам вместе с царевичем! Мать осталась, ждала отца несколько лет в Москве, да не дождалась — вернулась вместе со мной к своим родичам в Кахетию. А на днях имение дяди спалили эти разбойники, — показала она на подступавших к послу лезгинов, — маму и дядю убили, а меня привели на невольничий рынок и продают старому турку в гарем. О, выкупите меня, мой господин! И увезите в Москву! — Тёмные глаза девушки налились слезами.
Артемия Петровича охватило чувство жалости.
— Выходит, твой отец — русский офицер? — переспросил он девушку. — Ну, тогда тебе и впрямь в Москву надобно! Война со шведом к концу идёт, и отец твой скоро вернётся из плена. Звать-то тебя как, красавица?
— Нина! — Голос у девушки был высокий, чистый.
— Ну что ж, Нина, идём на посольское подворье! — Волынский взял девушку под локоток.
Но здесь путь послу решительно преградили рослые молодчики, откровенно положив руки на рукоятки кинжалов. Впереди них в расшитой золотой черкеске, поигрывая плетью, стоял горбоносый верзила с лицом, украшенным многими шрамами.
— Это мой товар! — гордо сказал он русскому гяуру, пока другие молодцы примеривались к драгунам.
— Сам Дауд-бек, их предводитель и первый в этих горах вор! — шепнул на ухо Волынскому приказчик.
«Не воевать же мне с вором на базаре, не пристало сие послу!» — мелькнуло у Волынского, но Андрей Семёнов сумел порешить дело миром. Хотя и болтал он с Дауд-беком по-лезгински, Артемий Петрович всё же различил, что в разговоре том мелькает имя Евреинова. И оно, судя по всему, произвело на Дауд-бека больше впечатления, чем титло царского посла.
— Сто золотых за девку — вот и вся цена! Ну да я ещё поторгуюсь с Даудом. А вы, сударь, ступайте с вашей Ниной смело! — сказал приказчик после переговоров. — Да присматривайте, чтоб эти разбойники ещё раз, уже из вашего дома, её не умыкнули. Такой лихой народ!
Было непонятно: то ли он осуждал, то ли восхищался этими джигитами с большой дороги. Так или иначе путь был свободен.
Вечером, умытая в турецкой бане, умащённая душистыми маслами, шурша гюлистанскими шелками, девушка пила кофе и ела шербет со своим новым повелителем.
Артемий Петрович с удовольствием внимал её высокому голоску, в котором все русские слова звучали как-то иначе, по-восточному. Во дворике журчал маленький фонтан, из сада через раскрытые окна прилетали дурманящие запахи цветущего миндаля. И голова у посла закружилась, он крепко поцеловал эти сочные, как плоды, зовущие губы. И начались ночи любви.
Но скоро надобно было возвращаться из сладостной Шемахи в солдатский Санкт-Петербург. Растаяли снега на перевалах, первые караваны прошли из Шемахи на Низовую и Дербент, куда уже прибыли суда из Астрахани.
Артемий Петрович, может быть, и потянул бы время. Восточная нега сладко и незаметно овладела всем его существом — столь сладки были минуты любви! Но с первым же караваном из Низовой явился бравый гвардейский сержант и привёз грозный царский указ немедля поспешать с возвращением, да по пути разыскать, нет ли в тех горских краях шерсти, подобной испанской?!
— Клубок той гишпанской шерсти я из Петербурга доставил! — браво отрапортовал сержант Баскаков.
И Артемий Петрович понял, что пора на службу! Да и Шемаха, признаться, надоела. Деревья отцвели, из арыков воняло. Уже в мае стояла жара. Собрав свой караван, Волынский выступил в дорогу. Шли бойко — ведь после двухлетней отлучки люди возвращались к себе на родину. Только вот слон не спешил в новые края: по-прежнему шествовал важно и неторопливо. Андрей Лопухин, проклиная всё на свете, на стоянках вместе с драгунами косил для слона пользительные травы.