Из-за слона-то, собственно, и задержались, и лезгины сумели выследить караван. Уже за перевалом, когда расположились на поляне на стоянку, из близлежащего леса выскочили конные лезгины и лихо понеслись на русских. Хорошо, что в лагере ещё не легли спать — солдаты успели встать в ружьё и встретить неприятеля дружным залпом. Лезгины повернули, но продолжали коршунами кружить вокруг лагеря.
— Гляньте, а ведь то — наш старый знакомец, Дауд-бек! — Андрей Семёнов, примкнувший со своими сидельцами к каравану посла, указал Волынскому на всадника, горячившего красавца аргамака и призывавшего своих сотоварищей в новую атаку.
— Сейчас вы у меня получите, разбойники! — Артемий Петрович как бывалый бомбардир сам навёл орудие на понёсшихся на лагерь лезгин. Картечь смела самых лихих, остальные повернули.
Волынский видел, как под Дауд-беком убило лошадь, но подскакавший, нукер привёл запасную. Лезгинский предводитель вскочил на неё, как барс, и, уже мчась обратно в лес, вдруг обернулся, сорвал ружьё и выстрелил, явно метя в высокую фигуру Волынского. Но посланная с коня пуля, нашла иную жертву. Рядом с Волынским кто-то негромко вскрикнул, и когда он обернулся, то увидел Нину. Она медленно падала и упала бы, не подхвати её Андрей Семёнов.
— Поздно! — ответил он на немой вопрос посла. Бережно уложил её на траву и закрыл ей глаза.
Артемий Петрович сорвал треуголку и закрыл своё лицо: не хотел, чтобы драгуны видели, как их командир плачет. Слышал только, как Семёнов рассказывал:
— А ведь она, как началась баталия, тотчас за ружьё взялась и всё время господина посла оберегала. Я ей говорю: вернись назад, девка! Так нет, не хочет! «Я, говорит, этому Дауд-беку второй раз в полон не дамся!» И сдержала слово!
Нину похоронили там же, на поляне, в честь её как по боевому товарищу дали поминальный залп из всех ружей.
Дальше караван благополучно дошёл до Дербента, откуда посол морем отплыл в Астрахань. Только слона повели степью — не нашлось ни одного судна, способного принять на борт это индийское чудо.
Из Астрахани Артемий Петрович поспешил в Санкт-Петербург, где подробно доложил о своём посольстве. С ним прибыл и Василий Попов, рассказавший Сенату о своём путешествии в Индию. Господа сенаторы зело дивились, а государь ответствовал кратко: «Кончится скоро война со шведами, тогда надобно нам тот путь в Индию открыть!»
Но ещё и Северная война не завершилась, а Волынский был уже направлен царём в Астрахань готовить поход в кавказские земли.
КАСПИЙСКИЙ ПОХОД
Артемий Петрович, по-молодому перепрыгивая через две ступеньки, взбежал на самый верх сторожевой башни, строго спросил дозорных солдат:
— Нейдут?
— Парусов не видать, господин генерал-губернатор. Чаю, государев караван в Царицыне задержался! — Дежурный поручик опустил подзорную трубу.
— Кой чёрт в Царицыне, коли гонец прискакал с вестью, что государь уже в Чёрном Яру, — сердито буркнул Волынский и сам прильнул к подзорной трубе. Но на реке было пустынно: мелькали только рыбацкие лодки да неторопливо тянулись отдельные купецкие баржи. — Ладно, сам посижу с вами в дозоре. Здесь хоть ветерком обдувает.
На открытой верхней площадке башни и впрямь тянуло холодком — дул слабый ветерок с севера, почти незаметный на знойных улочках лежащей внизу Астрахани.
— Арбуза опробовать не желаете, господин генерал? — Старик сержант водрузил на походный барабан красавец арбуз.
— Должно, зелёный, хоть и ранних сортов! — недоверчиво глянул поручик.
— Дай нож! — Артемий Петрович сам так ловко ударил, что арбуз хрустнул и развалился, — А ты говоришь, зелёный! — Крепкими белыми зубами Артемий Петрович впился в сочную мякоть.
— Благословен край, где зреют такие плоды земные! — Сопутник Волынского, морской офицер-крепыш, взял добрый кусок сочного арбуза.
— Край-то богатый, да убожества много. Глянь, в каких сермягах мои солдаты ходят. Ума не приложу, как мне их на парад перед государем выставить! — Артемий Петрович сердито воззрился на солдатские балахоны. — А ведь полгода уже прошло, как послал тридцать четыре тысячи рублей в Казань, на мундирное платье. Там и исчезли они в канцелярии соседа моего, казанского генерал-губернатора Петра Апраксина. И кому прикажешь жаловаться, ежели его старшой братец, генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин, — глава флота российского? — Волынский не без насмешки уставился на моряка. Затем беспечно махнул рукой. — Ну да ничего, скоро сам государь узрит астраханское воинство! И думаю, тотчас выдадут моим солдатам новое мундирное платье, а мне ни за что по шее накостыляют! — И, став вдруг серьёзным, Артемий Петрович снова обратился к своему спутнику-моряку: — Так что, Фёдор Иванович, по всем твоим обмерам выходит, что самая глубокая гавань — бакинская, а самый удобный залив для десанта — Энзели? И ближе Баку места для удобной высадки нет?
— Ежели будет добрый норд, то нагонит воду в Аграханский залив и туда могут войти скампавеи! Но великим судам идти в то мелководье всё одно нельзя.
То же и в Низовой. Только вот ещё в Дербенте есть годная глубина. Но сей город, сами ведаете, не в наших руках. — Моряк отвечал неспешно и обстоятельно, по всему видно, знал себе цену.
Ещё бы, капитан-лейтенант Соймонов по справедливости считался лучшим картографом во всём флоте российском. Прислан он был самим государем делать обмеры глубин и заснять чертёж всего западного и южного побережья Каспия. Несколько лет два лёгких брига под командой Соймонова и его сотоварища Вердена ходили вдоль каспийских берегов, рискуя сесть на мель иль погибнуть от страшных и нежданных на сем коварном море бурь. Справились, обмерили всё побережье.
«Человек он смелый и надёжный! Из наших, новиков! — Артемий Петрович с удовольствием оглядел крепкую кряжистую фигуру моряка. — Такого с капитанского мостика никакой шторм не собьёт. И работу сделал для предстоящего похода самую нужную. Впрочем, и мы постарались!» Артемий Петрович оглянулся на причалы, где стояли собранные им морские суда. А на берегу в амбарах укрыты многие пуды провианта и другого снаряжения для дальнего похода.
Да и сам Каспийский поход во многом его, Волынского, рук дело. Не он ли сам писал государю, после того как в прошлом сентябре Дауд-бек лезгинский да Сухрай кумыкский захватили и разграбили Шемаху, что лучшего предлога для похода в те края и не найти. Ведь разбойники ограбили в Шемахе всех русских купцов и отбили у оных товару на сотни тысяч. Один Матвей Григорьевич Евреинов понёс на том деле, как сообщил Волынскому его старый знакомец по Шемахе Андрей Семёнов, сто семьдесят тысяч убытку! Приказчик Евреиновых примчался в Астрахань в порванном платье и с перевязанной головой.
— Думал, там и конец свой найду, как подожгли разбойники наш караван-сарай, да спасибо моим молодцам-сидельцам, похватали пищали в руки и пробились через лезгин! — рассказывал Семёнов.
Волынский отправил его прямо в Санкт-Петербург, дабы вместе со своим купцом принёс челобитную государю и поведал Сенату о шемахском погроме.
Но купецкая челобитная была лишь предлогом для Каспийского похода, и, кроме Евреиновых, имелись в том походе, как ведал Артемий Петрович, и другие интересанты. Ещё осенью прошлого года вице-канцлер барон Шафиров, генерал-адмирал Апраксин и Пётр Андреевич Толстой составили кумпанство по торговле шёлком-сырцом. Кумпанство открыло шёлковые мануфактуры в Москве и Санкт-Петербурге и, само собой, шемахским погромом было весьма недовольно.
Главное же — погром в Шемахе задевал великий прожект самого государя, к которому и он, Волынский, своим посольством в Персию руку приложил. Точнее, прожектов было два: первый — направить Великий шёлковый путь из Гиляни на север, через Россию, и второй — открыть кратчайшую дорогу в Индию. Посему Артемий Петрович совсем не удивился, получив под Новый, 1722 год послание от государя: «Письмо твоё получил, в котором пишешь о деле Дауд-бека и что ныне самый случай о том, что вам приказано предуготовлять. На оное ваше мнение ответствую, что сего случая не пропустить, дело то изрядно, и мы уже довольную часть войска к Волге маршировать велели на квартиры, отколь весною пойдут на Астрахань».