Пока Екатерина через толмача болтала с жёнами и наложницами шамхала, Пётр I обсуждал с правителем поход супротив Махмута Утемишского.
— Разобьёшь, великий государь, войско этого разбойника, даю слово, мой сосед, наиб Дербента, сам поднесёт тебе ключи от врат Азии! — Шамхал степенно поглаживал седую бородку, а в глазах блестела лютая ненависть к разбойнику Махмуту, который не только пожёг все селения под Тарками, но и открыто отрёкся от самого шаха Гуссейна, объявив себя подданным турецкого султана. — Эти горцы — такие же сунниты, как и турки, и потому говорят, что, уходя от шаха к султану, они уходят от ложного шиитского вероучения к правоверному суннитскому. Но на деле эти разбойники в горах не признают власти ни шаха, ни султана. Да и с тобой, великий государь, мало считаются. Дауд-бек ограбил вот твоих купцов в Шемахе, завидуя его славе, захватил здесь на Гребенях казачью Андрееву слободу! — подливал шамхал масла в огонь царского гнева.
— Подожди, дадим мы разбойнику укорот! — твёрдо пообещал Пётр, запоминая слова шамхала о том, что если разгромить войско Махмута, то Дербент сам откроет перед царём свои врата.
И вот драгуны Кропотова и астраханские полки под командой Матюшкина были посланы на Андрееву слободу.
Никита упросил брата взять его в свой полк.
— Конь у меня добрый, ружьецо исправной тульской работы, да и сам, чать, помнишь, как я под Полтавой в строю новгородцев стоял! — отмёл Никита все возражения брата. — Ну а главное моё оружие — карандаши и кисти — всегда у меня в сумке к седлу приторочены! Ведь погляди, какие чудеса в сём краю: и южное море, и заснеженные горы, и люди самых разных племён; воинству Кавказ — стена меж Европой и Азией! — Художник был и впрямь в восторге от раскрывшихся новых видов.
— Ну а ежели государь и государыня тебя не отпустят? — сомневался ещё Роман.
— Да они не заметят моего ухода. Государю сейчас войну вести, а не позировать, царице же вид мой неугоден! — сказал Никита не без горечи.
— Что так? — удивился Роман. — Ведь ты всю Волгу плыл на царской скампавее.
— В том-то и загвоздка, что на царской, а не на царицыной. К тому же там ещё одна особа плыла, которая мне портрет заказала... — И Никита поведал брату о Марии Кантемир и её бедах.
— Ну что ж, дай нам Бог подале от царей держаться! Идём в поход! — дал своё согласие Роман, и Никита поспешил к своей палатке. По пути встретил своего прямого начальника — камергера царицы Олсуфьева, попросил его отпустить в поход с братом.
Легкомысленный камергер только рукой махнул: ступай с Богом! А про себя подумал: «Авось, заарканят тебя горцы, всё матушке-царице гора с плеч, У неё давно уже на примете другой мазилка есть — французик Каравакк. Славный мастер, каждую пуговку на платье матушки-государыни выпишет!» Так Никита попал в поход вместе с братом.
До Андреевой слободы шли весь день: драгуны материли медлящую пехоту, а солдаты — нестерпимый зной, не дающий идти скорым шагом. До слободы так и не дошли и разбили лагерь в шести вёрстах от оной. В лагерь со свитой прискакал к вечеру и Пётр, объехал полки. Увидев Никиту в строю новгородцев, взвился:
— Как посмел без моего указу?!
Никита гнева не убоялся, отвечал смело:
— Здесь я по воле моего прямого начальника, обер-камергера Олсуфьева, государь!
— Нежится, поди, твой камергер с какой-нибудь фрейлинской девкой, пока мы тут походные щи хлебаем! — ответил Пётр уже добродушно и, подсев к солдатскому костерку, приказал: — А ну, покажи, мастер, рисунки.
Никита раскрыл альбом с зарисовками гор Кавказа, русских судов на Каспии, фортеции в Тарках. А дале и вовсе по-походному: солдатский бивак, казаки с пиками наперевес, несущиеся на горцев, схватка драгун с лезгинами.
— А что, Никита, думаю, не учили тебя тому в академиях? — рассмеялся Пётр, разглядывая рисунки.
— Твоя правда, государь, не учили! — согласился Никита. — Парижский академик Ларжильер назвал бы всё это низким стилем! Однако у одного мастера я и в Париже войну на полотнах видел.
— Кто таков? — заинтересовался Пётр.
— Я как-то говорил уже о нём, государь! Звали того мастера Антуан Ватто, и писал он не токмо галантные празднества, но и дороги войны.
— Писал, говоришь? Что, помер? — И когда Никита согласно наклонил голову, царь дёрнул щекой, Сказал громко: — Жаль мастера! Не то пригласил бы в Россию, вот он и писал бы вместе с тобой дороги войны. Ведь это не пуговицы на модном платье рисовать, это жизнь! — И, помешивая угольки В затухающем костерке, добавил задумчиво: — Куда ещё приведут нас дороги войны, господа офицеры?
И словно отвечая на царский вопрос, на линии передовых дозоров вдруг ударили выстрелы, а вслед за тем из темноты на огни русского лагеря бешено понеслась десятитысячная конница Махмута.
Гортанные вопли и молодецкий посвист, ржание тысяч коней и грохот выстрелов — всё было в этой ошеломительной ночной атаке. Как опытный воитель, бек Махтут напал на лагерь внезапно, в ночной темноте, когда русские, дабы не поразить своих, не могли открыть огонь из пушек. Испытанные в боях драгуны-новгородцы выстрелов не испугались и скоро построились коино в три боевых линии.
— Атакуй, Корнев, ночных злодеев во фланг, а Я поскачу в центр к астраханцам! Боюсь, прорвут там фронт новобранцев! — И Пётр растворился в ночи.
— Пров, скачи за государем! Как бы его не перехватили лезгинцы! — приказал Роман своему верному вахмистру и, обернувшись к полку, выкрикнул нараспев, по-кавалерийски: — По-олк! Палаши на-го-ло! Вперёд, марш! — И дрогнула земля от Слитной тысячной массы лошадей и людей, драгуны понеслись в сечу.
Чутьё полководца не подвело Петра: четыре полка, составленные из рекрутов-астраханцев, не успели построиться и стали отступать к батарее, когда туда примчался царь. По пути злой аркан едва не зацепил Петра, и хорошо, что Пров успел разрядить седельные пистолеты в подкравшегося чеченца. (В войске Махмута были не только лезгинцы, но и чеченцы, и ингуши, и другие горцы, привлечённые воинской удачей устемушского бека).
— Наводи поверх пехоты на конных! — приказал Пётр майору-артиллеристу. — Здесь в центре нашей кавалерии нет, на конях токмо разбойники!
И вот по царскому приказу задрали вверх свои жерла восемь гаубиц и плюнули картечью поверх голов русской пехоты в массу вражеской конницы.
Первое, второе! Пли! — громко скомандовал майор, и картечь расколола надвое конные толпы Махмута.
А тем временем Матюшкин под прикрытием картечного огня выстроил вокруг батареи полки астраханцев, и по его знаку раздались ружейные залпы.
В наступавшем рассвете с флангов ударили на заметавшуюся под огнём неприятельскую конницу драгуны Корнева и Кропотова, и горцы не выдержали, бросились назад к Андреевой слободе.
Началась весёлая рубка в преследовании, и Роман не останавливал своих драгун, порешив на плечах неприятеля ворваться в Андрееву слободу.
Никита скакал рядом с братом, не столько орудуя палашом, сколько прикрывая Романа.
Однако в преследовании ряды драгун смешались, а из-за палисадов, коими ощетинилось это осиное гнездо Махмута, ударили меткие выстрелы. И один из первых рухнул с убитого коня на руки подскакавшему брату лихой полковник новгородских драгун.
— Ромка, как же ты так неосторожно! — Никита перебросил брата через седло своего коня и, ведя коня за уздцы, поспешил навстречу стройным рядам подходившей русской пехоты.
— Что, Корнев, ранен? — Пётр нагнулся с лошади, посмотрел на побелевшее лицо драгуна, приказал жёстко: — Ты вот что, Никита, перевяжи брата и доставь его в тыл живым и целым. Мне, брат, ни мёртвые полковники, ни мёртвые художники не нужны! — А затем, завернув коня и прямо, по-драбантски, расставив свои длинные жилистые ноги в огромных ботфортах, пронёсся перед строем пехотных полков, грозя шпагой неприятелю. И по знаку царской шпаги ударили барабаны, и, ощетинившись штыками, батальоны астраханских рекрутов с такой фурией бросились в атаку, что им бы позавидовали и гвардейцы — преображенцы и семёновцы. Теряя товарищей, астраханцы в ожесточении штурмом взяли палисады я ворвались на улицы Андреевой слободы. Сам Махмут-бек едва спасся в горы с несколькими нукерами; всё его войско было частью истреблено, частью разбежалось.