— Нам ныне потребно не шведских адмиралов в полон брать, а принудить шведов к доброму миру! — напутствовал Пётр своего генерал-адмирала.
Фёдор Матвеевич только прищурился, осматривая свою огромную галерную флотилию. Сказал презрительно:
— Что ж, ежели неприятель упорствует и на мир не согласен, возьмём его на абордаж. Глядишь, и шведская шея гнуться станет! У меня, Пётр Алексеевич, на ста двадцати скампавеях одного десанта двадцать шесть тысяч, так что пошумим вокруг Стокгольма изрядно!
Апраксин сдержал своё слово: один десант под командой генерала Ласси двинулся к шведской столице с севера, другой наступал юго-восточнее Норчёпинга. Шведские драгуны бежали из Норчёпинга, не приняв баталии. Преследовал их всего один русский эскадрон да отряд казаков — на галерах русские не могли перевезти лошадей.
После бегства шведов десант Апраксина разорил все военные и железоделательные заводы в окрестностях Норчёпинга, города, бывшего тогда вторым по величине в Швеции. Одних чугунных пушек взяли здесь в трофей более трёхсот. После этого эскадра генерал-адмирала вышла на фарватер Стекзунд, идущий к гавани Стокгольма. Здесь Апраксин высадил сразу два десанта. Один отряд под командой князя Барятинского пошёл по левому берегу фарватера, другой во главе с полковником Стрекаловым двинулся по правобережью.
Путь на Стокгольм Барятинскому преградил сам шведский главнокомандующий принц Гессен-Кассельский.
У принца Фридриха превосходство в силах было полное: четыре батальона пехоты и шесть эскадронов конницы супротив трёх батальонов и горстки конницы у Барятинского.
Роман сам напросился в поход, хотя и ныло иногда левое плечо от той предательской пульки, которую он получил в австрийском Тироле. Под его командой был сейчас сводный эскадрон драгун-новгородцев да сотня донских казаков — вся конная рать Барятинского.
— Ничтожные силы! Ведь у шведов, почитай, шесть-семь эскадронов конницы, а у меня, хотя солдаты и добрые, отобраны один к одному, да кони случайные! Ведь свои-то остались на том берегу Балтики, а здесь драгуны и казаки сели на случайных крестьянских лошадок. На них только пахать можно, а не в конном строю биться! — жаловался Роман верному Кирилычу, который снова отправился в поход добывать офицерский чин, утраченный им из-за природной слабости к зелёному амию.
— Ну вам-то, господин полковник, грех жаловаться, я вам из баронской усадьбы эвон какого арабского скакуна привёл! — Кирилыч гудел как иерихонская труба.
«Дядька краснолиц, могуч, даже тяжеловес-першерон под ним вперепляс ходит! — Роман невольно залюбовался своим вахмистром». Разве дать ему сейчас пятьдесят? Да Кирилыч перед баталией сразу сбрасывает с плеч десяток-другой!»
В это время грохнули шведские пушки и выстроенные в две линии неприятельская пехота двинулась на холмы, занятые русскими. На флангах помчались в атаку железные шведские рейтары.
— Сей принц наступает по всем правилам европейской тактики! — Барятинский, молодой ещё, но безмерна переучившийся в Пруссии генерал, с тревогой наблюдал за синей волной шведских шеренг. — Идут ровно, словно на Потсдамском плацу! — волновался он. — Гляньте, полковник, как блюдут интервалы. Боюсь, сомнут они моё разношёрстное воинство. Да и пушек у меня всего две супротив девяти шведских.
— Подумаешь, интервалы! В баталии не на плац-параде, здесь отвага и мужество потребны, а их моим гренадерам не занимать! Ведь в поиск-то вызвались охотники из каждого полка, все, почитай, прошли огонь и воду. А у шведов кто? Молокососы из самых зелёных рекрутов! — Полковник Бартенев, недавно вернувшийся Встрой после ранения, невозмутимо покуривал трубочку. Затем выбил из неё пепел и спросил, как бы невзначай: — Прикажете начинать?
Барятинский сухо кивнул головой.
Полковник с нежданной для его возраста лихостью вскочил на коня, выехал вперёд гренадер и поднял шпагу — тотчас по этому сигналу русские пушки ударили картечью по рейтарам. А Бартенев крикнул барабанщикам: «Бить атаку! С Богом, ребята, в штыки!»
Удар ветеранов был страшен. Русские гренадеры, не отвечая на огонь, прошли сквозь картечь и оружейные залпы, грозно смыкая ряды. Под Бартеневым убило лошадь, он шёл теперь пешим подле знамени, и когда стали видны безусые лица шведских шестнадцатилетних мальчишек-новобранцев, грозно кликнул: «Ура!» «Урра!» — рявкнули его гренадеры и бросились в штыковую. Завидев щетину русских штыков и страшные, покрытые боевыми шрамами лица ветеранов, зелёные шведские рекруты не приняли штыковой бой и, к ужасу принца Фридриха, зайцами бросились в разные стороны.
Напрасно офицеры хватали солдат и кололи их шпатами, напрасно шведские пушки по приказу принца ударили картечью уже по своим — ничто не могло удержать беглецов!
Тем временем Роман, бросив на один фланг казаков, на другом повёл в атаку своих драгун.
Но и шведская конница была уже не та! Лихие драбанты Карла XII полегли под Лесной и Полтавой, а мальчишки-новобранцы тотчас завернули коней перед летящей на них лавой русских драгун.
Кирилыч, опередивший весь эскадрон, напрасно размахивал татарским арканом, мечтая догнать шведского принца. Под прикрытием своего конвоя принц Фридрих одним из первых подскакал к переправе через фиорд.
— Да ты что, старый чёрт, не видишь, что от тебя, почитай, весь эскадрон отстал! — Роман едва нагнал своего дядьку, который в азарте готов был в одиночку остановить конвой принца.
Опомнившись, Кирилыч оглянулся и увидел, что и впрямь, помимо Романа и его денщика Васьки, у которых тоже были добрые кони, весь остальной эскадрон и казаки растянулись вдоль дороги, трюхая на мужицких лошадках. И Кирилычу ничего не оставалось, как издали полюбоваться на алый плащ заморского принца, мелькнувший на отвалившем от берега пароме.
Впрочем, вечером вахмистр раздобыл другой трофей. Отправленный взять конный завод, Кирилыч по пути завернул на одну мызу и обнаружил там винокурню.
Глубокой ночью в лагере князя Барятинского поднялась великая тревога и учинилось немалое шумство. Поначалу послышался лошадиный храп и топот.
«Неужто битая шведская кавалерия на ночной поиск отважилась?» — удивился Роман. И впрямь, очумелые ото сна горнисты протрубили тревогу. Солдаты выбегали из палаток, а эскадрон Романа первым вылетел на дорогу, на которой мелькали огненные факелы. Но, к великому облегчению драгун, вместо посвиста неприятельских пуль долетела развесёлая песня: «Эх, чёрный глаз, поцелуй хоть раз!» И из темноты вылетели полупьяные казаки, гнавшие перед собой табун лошадей. Следом потянулись добротные фуры, уставленные винными бочками.
— А где же мой вахмистр? — сурово спросил Роман казачьего сотника. Тот только улыбнулся в усы и мотнул головой:
— Эвон, за бочкой на соломе храпака даёт.
— Кирилыч, где ты, старый чёрт? — окликнул Роман.
За пузатой бочкой послышалось шевеление и показалась голова Кирилыча, на которой вместо треуголки красовалась солома и сено. Роман поднял факел и выматерился: судя по всему, Кирилыч не в силах был встать — мог только сидеть! И всё же своего земляка он разглядел и пробормотал с горечью:
— Эх, Ромка, Ромка! Упустили мы принца! А я думал, поймаю его — и войне конец. Устал я воевать, Ромка!
— С кем это вы там беседу ведёте, Корнев? — раздался строгий начальственный голос.
Роман обернулся и увидел подъехавшего Барятинского с адъютантом.
«Опять Кирилыч нарвался на гауптвахту!» — досадливо подумал Роман о своём верном вахмистре. И чтобы отвлечь князя, сказал с умыслом:
— Тут, господин генерал, казаки целый табун пригнали — можете выбрать запасных лошадок!
— А что за бочки? — начальственная плеть указала на фуру.
— С мальвазией! — вынужден был сознаться Роман.
— То-то спиртищем воняет! Прикажите вылить, полковник, — не то казаки и так уже лыка не вяжут. В Потсдаме король Фридрих-Вильгельм сразу бы прогнал их сквозь строй со шпицрутенами! — высокомерно кинул Барятинский и отправился к табуну — выбирать лошадок.