— У адмирала Норриса двадцать один линейный корабль и десять фрегатов. Немногим менее и у шведов. Потому-то Апраксин и укрывается в Ревеле и ныне мы всеми брошены: одни супротив трёх неприятельских эскадр! — И Джемисон спросил не без насмешки: — Думаю, генерал, вы знаете, что предписывает в таких случаях морская тактика? — В этот коварный вопрос англичанин-наёмник вложил всё презрение, которое опытный мореход испытывает к сухопутному генералу.
— «Поворот все вдруг» и немедленная ретирада, не так ли, капитан? — Князь Михайло холодно посмотрел на Джемисона.
Тот смутился и ответил:
— Так точно, сэр! — забыв, что сейчас он служит не р британском, а в русском флоте.
На капитанском мостике все примолкли, ожидая решения командующего. Голицын оглядел своих командиров и остановил взгляд на твёрдом лице бригадира Волкова, отличившегося ещё при Гангуте, где он вёл отряд галер в авангарде.
— Что скажешь на «поворот все вдруг», Александр? — Князь Михайло спрашивал спокойно, не заикались, — видно, решение было им уже принято.
— Разве мы не те, что были при Гангуте? — вопросом на вопрос ответил Волков. И рубанул рукой: — Прикажи атаковать, и мы Шёблада на такой же абордаж возьмём, на какой взяли под Гангутом Эреншильда!
— Да, но там, под Гангутом, у нас было девяносто скампавей супротив десяти вымпелов у Эреншильда, а сейчас у меня шестьдесят галер против пятнадцати вымпелов у Шёблада, к коему на помощь поспешат и Вахмейстер, а может, и Норрис. И ничто неприятелю не помешает, поскольку дует бодрый зюйд и нет штиля, который так помог при Гангуте. Нет, здесь необходимо иное: заманить Шёблада в шхеры и для сего манёвра, может, и сделать «поворот все вдруг», — усмехнулся князь Михайло. Он оглядел мужественные, обветренные лица своих офицеров и подумал: с такими и на море воевать не страшно — самого шведского флагмана на абордаж возьмут! Ведь на галерах десять тысяч закалённых солдат морской пехоты. Даже кавалерия для десанта есть!
Князь Михайло улыбнулся, заметив средь штабных драгунского полковника Корнева, и решил твёрдо: вот мы и покажем царю-батюшке, что труса не празднуем. И приказал коротко: — Вперёд, к Ламеланду!
Царское письмо, которое Роман доставил ещё в Або Голицыну, было самое грозное. Царь гневался, что галерная флотилия медлит и не идёт на Аланды. На словах повелел передать Голицыну, что зело удивлён его Неспешностью.
— Июль на дворе, а они все такелаж проверяют. Боюсь, не труса ли они празднуют перед сэром Норрисом? — Пётр был сердит и напутствовал своего посланца: — Подложи-ка ты князю Михайле горячих угольков под зад!
Но в Або Роман на месте убедился, что Михайло Голицын уже готов выйти в море.
Письмо царя командующий прочёл вслух при Романе, и, похоже, оно его задело, особливо царский укор по поводу потери дозорного шлюпа у Аланд, захваченного недавно шведскими галерами.
«Зело удивительно, — писал Пётр, — в отдалении галерного флота такой азартный разъезд иметь!»
— А что тут удивляться! — открыто вознегодовал Голицын на царские упрёки, не опасаясь даже посланца. Впрочем, в армии всем было ведомо, что Михайло Голицын один из немногих генералов, которые позволяли себе оспаривать царское мнение. — Я без дальних разъездов и караулов на море, яко слепец без поводыря! Так и передай государю! Держал и держать буду сторожевую брандвахту у Аландских островов! — В возбуждении Голицын, прихрамывая, мерил взад и вперёд тесную каюту.
«Откуда хромота-то? — подумал Роман и вспомнил, что Голицын ещё под первым Азовом был ранен татарской стрелой в пятку. — Яко Ахиллес!»
Роман не развалился перед командующим в креслах, что позволяли себе иные царские посланцы, а стоял перед ним по уставу, навытяжку. К Голицыну он относился с любовью и уважением, как и большая часть русских офицеров. Ведь по боевым делам сего генерала можно было вести отсчёт всем главным викториям петровской армии: Азов, Нотебург, Доброе, Лесное, Полтава! А что касается Финляндии, то здесь Роман и сам под началом князя Михайлы служил, знал его в деле. Помнил, как после его блистательных викторий под Пелкиной и Лапполой удалось отбоярить шведов из этой полуночной страны. Да и к солдатам князь Михайло относился по-отечески. В армии всем было ведомо, что свою денежную награду за Лапполу Голицын отдал на покупку новой обуви для солдат своего регимента. С таким генералом в бой идти почётно и славно! И Роман, хотя и мог теперь ехать в Петербург на заслуженную побывку, сам напросился, чтобы Голицын взял его с собою в поход. Оказалось, что и князь Михайло помнил отважного драгуна ещё по битве при Лапполе, и посему просьба полковника Корнева была уважена — в морской поход на Аланды кавалериста взяли.
К шведской эскадре вице-адмирала Шёблада подошли 26 июля, у острова Фриксберг.
— У Шёблада по-прежнему пятнадцать вымпелов, — хмуро доложил не забывший вчерашней стычки Джемисон.
— Вижу! — весело отозвался Голицын, разглядывая Р подзорную трубу боевой строй шведской эскадры.
— Заметьте, князь, среди них — линейный флагман и четыре фрегата. Причём два фрегата двухпалубные и могут потому почитаться за линейные корабли. Кроме того, на взморье маячат три галеры, шнява, тяжёлый галиот, две бригантины и три шхербота! — настойчиво бубнил Джемисон. — Заметьте, на всех больших судах у шведов стоят противоабордажные сетки! А вот далее, ига плёсе у Лемланда, красуется вторая эскадра шведов! У Вахмейстера три линейных корабля и двенадцать фрегатов, не считая мелочи! А на горизонте, видите в подзорную трубу, маячит целый лес мачт. Это уже непобедимый британский флот сэра Джона Норриса!
«Кому же ты сам-то служишь?» — удивился на эти восторги Джемисона князь Михайло и, останавливая его красноречие, распорядился:
— Дать на сегодня гребцам роздых. Завтра, ежели ветер стихнет, непременно атакуем шведа!
На другой день, хотя ветер и переменился на вест, но сила его не убавилась. На собранной в адмиральской каюте военной консилии князь Михайло решил отвести низкобортные галеры, которые захлёстывала высокая волна, в глубину архипелага, к острову Гренгам, где «было место для наших галер способное».
— Чаю, господа капитаны, ветер там стихнет и мы обретём гангутский штиль. Тогда сразу атакуем шведа! — заключил Голицын военный совет. И улыбнулся Джемисону: — Что ж, командуйте, капитан, «поворот все вдруг»!
Галеры дружно повернули и стали отходить к острову Гренгаму, через узкий пролив.
— Русские уходят! — доложил вице-адмиралу Шёбладу капитан флагмана.
— Вижу! — На смуглом лице Шёблада появился румянец, словно при виде бегущего оленя на удачной охоте.
— Да они не уходят; сэр1 Они драпают! — радостно воскликнул экспансивный сухонький старичок в огромном парике до пупа, стоящий рядом с Шёбладом на капитанском мостике. Это был маркиз Сент-Илер, служивший попеременно на французском, голландском и некоторое время на русском флоте. С русского флота он был изгнан по именному распоряжению самого Петра, который по поводу фантастических прожектов маркиза наложил суровую резолюцию: «Посему мочно знать, что у оного советника не много ума, понеже всех глупее себя ставит».
Уйдя с русской службы, Сент-Илер поступил наконец на службу британскую, где рассчитывал найти большие возможности насолить царю. Британское адмиралтейство учло это горячее желание барона и определило его в советники к адмиралу Джону Норрису.
Однако беспокойный француз так надоел адмиралу-молчуну своей болтовнёй, что тот с удовольствием откомандировал его «для связи» на эскадру Шёблада.
И вот теперь беспечный маркиз давал советы на капитанском мостике шведского флагмана.
— Не упустите русских, сэр! Поверьте, я знаю этих петровских сухопутных адмиралов. Сейчас этот князёк Голицын будет бежать от Гренгама прямо к финскому берегу под защиту батарей Або. Смотрите, сэр, как бы эта дичь не ускользнула от вас! Мой вам совет: вцепитесь им в хвост и щёлкайте русские галеры как орехи, одну за другой, из ваших тяжёлых морских пушек!