Вечером на Неве в честь мира был зажжён великий фейерверк. Пётр как опытный пиротехник сам руководил праздничным фейерверком, бегал по набережной и всем распоряжался. Огонь и вода были родными стихиями императора, и никогда ещё Петербург не видел такого роскошного зрелища.
Сначала на Неве возникли два огромных рыцаря: на щите одного изображён был двуглавый русский орёл, на щите другого — три шведских короны. Рыцари сошлись как бы в воздухе (на деле щиты с их огненным изображением тянули за собой две галеры) и, к великому восторгу многотысячной публики, собравшейся на набережных, пожали друг другу руки.
— Сие значит вечный мир между нами и шведами! — пояснил Никита своим родичам, любовавшимся фейерверком с балкона Дуняшиного дома.
Рядом с двумя братьями, Романом и Никитой, восседали и корабельный врач Александрии верный Кирилыч, награждённый снова, по случаю мира, офицерским чином.
— Пора мне в отставку подавать, а не за чинами гоняться, — отвечал Кирилыч на все поздравления со счастливым производством. — Война-то закончилась!
Однако, когда раскрасневшаяся Дуняша, счастливая уже оттого, что все в сборе и все живы-здоровы, поднесла ему стаканчик рябиновой, Кирилыч осушил его залпом и воодушевился:
— Ну, а ежели, опять в поход пойдём, ты, Ромка, замолви там наверху за меня словечко — старый драгун всегда к походу готов!
— Всё-то вам в походы ходить! — рассердилась вдруг хозяйка. — А детишки меж тем одни без отца растут! — Дуня нежно потрепала по головкам своих мальцов, но Алёша и Николка и не обернулись, увлечённые сказочным зрелищем царского фейерверка.
— А может, и мне абшид взять, Никита? — Роман бережно усадил своих мальцов на колени. — Глянь: Алёше седьмой годик идёт, Николке — шестой, а моя Дуняша уже третьего поджидает! Вот и буду сынов воспитывать, дабы потом отца не огорчали!
— И подавай, подавай в отставку, проси абшид! — У Дуняши от радости даже глаза заблестели. И, обращаясь к Никите, совсем по-бабьи запричитала: — Ведь он весь у меня израненный, а после гренгамской пульки левой рукой едва шевелит!
— Вот и будем жить мы с тобой, Кирилыч, в Новгороде, судаков в Дуняшкиных амбарах пересчитывать! — подмигнул своему верному вахмистру Роман.
Но теперь, когда и впрямь можно было получить абшид, уходить с привычной армейской службы в мирную жизнь Роману было страшно и боязно, хотя в этом он не признавался даже себе. Привык ведь за семнадцать лет к походной солдатской службе. А к чему он в мирной жизни пригоден? По правде сказать, он и не знал.
— Зачем же обязательно в новгородском амбаре сидеть — там та же сырость, что и в Петербурге. Переезжай-ка лучше, Ромка, в Москву, на наше отцовское подворье. В Москве воздух сухой, здоровый, там ты все раны залечишь! — неожиданно поддержал Дуняшу Никита. И все вдруг как-то ясно ощутили, что долголетняя война и впрямь кончилась и можно подумать о самых мирных делах: детях, доме, семье.
— Твоя-то благоверная отчего к нам не пожаловала? — спросила Дуняша Никиту, хотя в общем-то была довольна, что спесивая камер-фрау не испортила родственную компанию.
— Во дворце она, у государыни... Там ныне опять «рием! — нехотя ответил Никита.
Роман, который был уже наслышан от знакомых гвардионцев о ветрености свояченицы, поспешил перенести разговор:
— Гляньте! Ещё два щита зажглись! — Роман спустил своих мальцов с колен, и они тотчас повисли на чугунной решётке балкона.
— На первом щите богиня правосудия — Фемида — попирает ногами двух фурий — ненавистниц России, — ласково растолковывал Никита своим племяшам огненные фигуры. — А на другом, видите, на входящем в гавань корабле огненная надпись: «Конец венчает дело!»
А что за огненный храм вдали вознёсся? — Дуня любопытствовала не менее своих мальцов.
Никита улыбнулся и пояснил:
— Сие храм Марса, бога войны. Сейчас двери в оный храм, Дуняша, закроются и наступит для России вечный мир и благоденствие!
И словно услышав его слова, двери в храм Марса и впрямь затворились и грянул такой пушечный и ружейный салют, что, по словам очевидца, «вся Нева, казалось, была объята пламенем и можно было подумать, что земля и небо готовы были разрушиться».
— Не верю я в вечный мир! Стреляют уж больно шибко! — Кирилыч самовольно глушил рябиновую. А Роман подумал, что и он не верит, потому как знает уже приказ — готовиться к скорому походу в Астрахань. Но мечта об абшиде уже прочно поселилась в его душе — ведь его война, Великая Северная, победно закончилась.
Часть четвёртая
КЛЮЧИ ОТ АЗИИ
ЖАРА В ИСФАГАНИ
И СЛАДКИЕ НОЧИ В ШЕМАХЕ
Летом 1717 года жара в древней персидской столице Исфагани стояла нестерпимая. Сухой ветер из жарких пустынь Белуджистана нёс горячий мелкий песок, покрывавший голубые купола мечетей, крыши шахских дворцов и купеческих караван-сараев; бессильно поникли увядшей от зноя листвой деревья в садах; весело журчащие по весне арыки пересохли, заметённые знойной пылью. Казалось, сама пустыня вошла в город.
Мелкий песок шуршал за узкими решетчатыми окнами днём и ночью, так что Артемию Петровичу Волынскому, русскому послу в Исфагани, иногда снилось, что он и сам уже закопан в песок. И когда, закутавшись в плащ, он ехал по вымершим от зноя улицам на аудиенцию к шаху Гуссейну или на встречу с визирем и фаворитом шаха Эхтимат-Девлетом, ему казалось, что Исфагань — город мёртвых.
Только по вечерам, когда жара несколько спадала, столица Персии оживала: начинал шуметь огромный базар, открывали свои лавчонки купцы в караван-сараях, и в жилище Волынского, обнесённое высокой стеной, по которой разгуливала стража, и тем скорее походившее на тюремное узилище, а не на резиденцию полномочного российского посла, долетали звонкие голоса уличных разносчиков.
Но как раз вечером Волынскому и его товарищам по посольству, думному дворянину Андрею Лопухину и англичанину на русской службе Джону Белю, запрещали покидать здание посольства. На все укоры Волынского первый министр шаха Эхтимат-Девлет только покачивал головой, выкатывал на посла свои коричневые бараньи глаза, и не говорил, а словно блеял: «Нельзя! Никак нельзя!» — и боле ничего не объяснял.
Впрочем, Артемий Петрович через купцов-армян из Джульфы — пригорода Исфагани — уже знал, чем вызвана перемена в отношении персов к русскому посольству.
Ведь поначалу, когда после трудного путешествия через прикаспийские степи и горы Кавказа, Ардебиль и Ребриз, посольство добралось-таки до логова персидского льва, встретили его здесь очень приветливо. Русского росла со всей свитой разместили в загородном дворце одного из вельмож, стоявшем на высоком холме в окружении пышного сада, разрешали свободно ездить и ходить по всему городу и его окрестностям. Первым детдом, пользуясь этой свободой, Артемий Петрович посетил купцов-армян из Джульфы, давно создавших целую компанию для торговли с Москвой. Договоры о торговле с армянской компанией подписал ещё царь Алексей Михайлович в 1667 и 1673 годах. И по тем договорам купцы-армяне получили разные великие пошлинные льготы с условием везти шёлк-сырец в Европу не через владения турецкого султана, а по Волге. Однако, хотя договорам уже скоро полувек как минет, армянские купцы по-прежнему предпочитали наезженный путь через Алеппо в Смирну, а в Россию везли шёлку самое малое число вьюков.
Среди многих царских наказов, данных Артемию Петровичу, был наиглавнейший: повернуть торговлю шёлком на север, тем более что ныне, когда Россия стала на Балтике твёрдой ногой, товары с Волги в Европу можно было доставлять морем не через далёкий Архангельск, а прямо через Санкт-Петербург. И Артемий Петрович навещал Джульфу, пожалуй, чаще, чем дворец самого шаха. Речь в Джульфе и впрямь шла о самой великой на Востоке торговле. Ещё по пути в Исфагань русскому послу, который отличался большой любознательностью, стало известно, что из одной прикаспийской провинции Гилянь караваны верблюдов ежегодно доставляют в турецкую Смирну девять тысяч вьюков шёлка. А в каждом том вьюке было до девяти пудов шёлка-сырца, ценой девяносто рублей за пуд. Вот и выводило, подсчитал Волынский, что из одой Гиляни уходило шёлка более чем на семь миллионов рублей золотом, немногим меньше, чем весь годовой доход царской казны. А ведь шёлк везли ещё и из других персидских владений — Ширвана и Мазандерана. Кроме того, через эти провинции шаха пролегал и Великий шёлковый путь из далёкого Китая. Дале путь шёл уже через владения турецкого султана на Алеппо и Смирну, и султан получал от того великие прибыли.