Клавка допела. Была тишина, только шмыгали носы, всхлипывали, сморкались.
— Клавка! Еж твою рожь! Что ты бередишь болятки! Али веселей нет песен? — выкрикнул Мирушников, и Клавка хватанула разудалую «Вдоль по Питерской».
Повеселели. А когда появились Алешка с Мишкой, послышался смех:
— Во, кочеты!
Алешка был хоть в больших, но в сапогах, а Мишке не нашлось. Обут он был в солдатские ботинки. Толька кивнул и… грянули с Петрака.
Хохот, шутки.
А танцоры разошлись, дали трепака, прошлись каждый по своему кругу: Алешка, тяжело грохоча сапогами, а Мишка, брыкая большими ботинками на тонких ногах, как картофелинами, насаженными на хворостину, и встали рядом для новой частушки. Хвалили хороших, критиковали плохих. Прихватили одну военную:
Потом Алешка читал агитационные стихи Маяковского. После привидевшегося ему во сне Блока он не захотел его читать.
— Ишь как бога по морде! — И опять хохот.
Алешка, считай, еще не видел своих земляков такими веселыми. Он уже не стеснялся, выкладывал все, на что способен. Ему самому было весело, и он смеялся со всеми.
Пели цыганское, Мишка — по-девчоночьи визгливо, Алешка — баском; умылились под «цыганский припев» и Тольку с балалайкой упарили.
— Ну, молодцы, ребятёшки, — хлопал рукой по колену Стогов. — Завтра один раз за сеном поедете. Со склада возьмем.
Алешка был счастлив. Люди расходились веселые, и потом не один день они вспоминали концерт и улыбались: «Вот начудили, суразята».
В конце января забушевали по Барабе бураны с морозами под сорок. Снег несло и несло. И откуда он только брался, этот снег! За ночь запечатывало хаты так, что вылезть было нельзя. Выберется кто первым, тот и ходит, откапывает двери соседям.
Скирды занесло, только макушки торчат. Попробуй подберись, возьми сено. По полдня прокапывали подъезд к скирду, а потом один подает, а другой — на возу. Сено на воз, а его ветром в степь. Привозили маленькие, набитые снегом, тяжелые волочушки. Сена не хватало, и еще издалека слышался разноголосый рев голодной скотины.
Вечерами, под хохот бури, сидели в конторе примолкшие комсомольцы. Мечтали, как поедут весной в район за комсомольскими билетами.
…Алешка вошел в темную избу, стал тихо раздеваться. Мать спросонья начал журить его за поздний приход, но он как упал за печку на топчан, так и зашуршало горячее сено жарким полднем, ветерок зашумел, а потом тучка и гром: гу-гу-гу. Бух! Бух! — стучит Диденко.
Спал, нет ли? Весь сон как одно мгновенье. Мать зажигает лампу. Оконные переплеты скрыл иней со льдом. Ш-ш — свист за стеной. У-у-в-о-о! — подвывает басисто.
Алешка, еще не проснувшийся, сопит шумно, накручивает портянки. Одевается и отец.
— Куда ты? — сипло спрашивает Алешка.
— Сани небось снегом забило, подмогу откопать.
— Запрягу — приду завтракать.
Выбрался на двор и сразу понял: ветер намного сильней, и мороз крепче. И тоскливо стало что-то на сердце. Пока откапывали сани, запрягали, отошла тревога с души, стало как обычно.
В Заозерье выехали, пустив вперед опытного быка Рябчика. Алешка сидел на первых санях, и Рябчик рывками тянул сани по глубокому снегу. Алешка тревожился: не сбился ли с дороги. Но вот под полозьями ледянисто свистит дорога, и Алешка успокаивается: Рябчик не подведет. И опять занос, и снова чистая дорога.
— Не отставай! — кричит Алешка.
— А-а-а, — отзывается Мишка, а может, это ветер. Быков Мишкиных не видать. Алёшка останавливается, идет назад и тут же натыкается на Мишкиного быка.
— Чего стал?
— Рядом, а не вижу. Думал, отстал.
— Погоняй!
И опять; занос — чисто, занос — чисто. Алешка будто стал дремать, до сена еще далеко. Шипит, свистит, воет буран, а Алешка дремлет, дремлет. И чувствуется: сани все рывком, рывком, и ноги стали мерзнуть. Спрыгнул с саней — и в снег по пояс. Сбился с дороги Рябчик. Ну, ничего, это бывало. Сейчас сто шагов вправо или влево — и дорога. Вот и Мишка пурхается, приближается.
— Сбились?
— Давай, Мишка. Ветер был справа — сейчас в спину. Иди на ветер, а обратно под ветер.
Полез Мишка, исчез.
Алешка вокруг саней ходит, шаги считает, греется. Сто шагов сделал Мишка, сто пятьдесят, двести. Вот должен подойти. Рассвет засерел. Алешка уже видит под ногами макушки полыни. Триста, четыреста шагов. Все, Мишка не вернется. Уж рассвело, но не видать рогов Рябчика. Алешка привязывает быков к саням, чтобы не отставали, и трогает Рябчика навстречу ветру.