Хардвар, несмотря на обилие лавок, торговцев, всевозможных паломников, кажется тихим и спокойным. Узнаю в нем неторопливость, которая столько раз удивляла меня в Непале. Там и сям высятся чуть сплющенные пирамидки молелен-чайтьев, изваяния многоруких божеств, одно из коих расположено в центре круглого водоема, напоминающего наши бассейны при фонтанах.
Каких только богов нет в храмах Уттар-Прадеша! Живется им в принципе неплохо, хоть и не без приключений. Бог воздуха, знаменитый «Паван Раджа», сделанный из восьми металлов, в том числе драгоценных, и украшенный бриллиантами, исчез однажды из храма Дагешвар в Алморе. Полиция, разумеется, не могла поверить, что древнее сокровище, весящее сто десять килограммов и имеющее размеры человеческой фигуры, ушло из храма само, на своих бронзовых ногах. Выяснилось, что бога вынесли из храма ногами вперед и, прикрытый саваном, он невольно изображал покойника, которого группа бандитов сопровождала якобы к месту кремации. «Похоронная» процессия не вызвала ни у кого подозрений. Гангстеры сбыли бога за божескую цену перекупщикам, которые продали его богатому американцу за 20 миллионов рупий. Полиция напала на — след безбожных преступников вовремя: бог еще не успел покинуть пределы Индии. Испытав ряд неприятно-острых ощущений, он благополучно вернулся на свое место.
Уттар-Прадеш, как и вся Индия, многолик. Близость Канпура я ощущаю задолго до того, как моя машина оказывается на его тесных улицах. Канпур занимает восьмое место в иерархии индийских городов. В нем живет 1,68 миллиона человек. Только что я прочитал в газете о 90-летнем хаджи из Канпура, который вступил в одиннадцатый брак, женившись на сорокалетней женщине. У него, однако, лишь двое детей.
Все больше — становится тупорылых «траков», все чаще мелькают поселки-спутники, все более тяжким оказывается плен, в который берут автомобиль велосипеды и велоколяски. Деревья исчезают, начинаются бесконечно длинные — серые стены, за которыми тянутся тоже длинные, как корабли, корпуса предприятий. Вот и первые ворота, у которых красуется огромная и наивно-лаконичная надпись: «Оружейный завод».
Боже, какой он тесный, этот Канпур. Ни пройти, ни проехать. Ни просвета между домами. Рядом со сверкающей золотом куполов- сикхской гурудварой — пузатая мечеть с четырьмя тонкими минаретами. Тут же три огромных синих скульптурных лика богини Кали у индусского храма. Десятки сросшихся друг с другом москательных лавок. И вдруг — миниатюрный дом, фасад которого сделан в виде лица женщины: высокий лоб, — пробор с синдуром, вздернутый носик с кольцом в правом крыле и, наконец, широко открытый рот, служащий дверью. Тут же — забор какого-то завода. Спрашиваю дорогу у полицейского на постаменте. Выясняется, что по-английски он не говорит. Так же как не говорят остановившиеся около нас из любопытства женщина с ребенком на бедре, водитель трехколесного мотороллера, старый рикша и респектабельный джентльмен, надевший, несмотря на жару, малиновый пиджак и оранжевый галстук. «Индийский Манчестер», как именуют Канпур английские справочники, явно не в ладах с английским языком, который принят в уличном обиходе и в Дели, и в Калькутте, и в Бомбее. Не вижу я здесь и роскошных отелей с безукоризненно чистыми ресторанами и европейскими барами. Черный дым застилает ослепительно синее небо, горячие лучи солнца исполосовали пеструю, гудящую толпу, расплавили изрытый резиновыми сандалиями асфальт, подсветили гипсовую фигуру в шапочке-топи, по-военному вытянувшую руки по швам, — памятник неизвестному мне канпурскому конгрессисту, подобрались к спящей у батареи мусорных баков женщине с распущенными волосами.
Этой женщине, неправдоподобно красивой и стройной, выслушивать бы с улыбкой утонченные комплименты поэтов, а не лежать в жалком рубище у зловонной помойки! Но жизнь пока далека от гармонии. Особенно здесь, в индийской «глубинке», где борьба с нищетой только начинается.
С облегчением вырываюсь из грохочущего канпурского муравейника. Мой путь лежит в Лакхнау, столицу штата Уттар-Прадеш, который, говорят, был основан братом великого героя и бога Рамы из «Рамаяны» Лакшманом, но приобрел известность в стране лишь в конце XVIII столетия, когда в условиях распада империи Великих Моголов Асаф уд-Даула превратил его в центр философии, поэзии и музыки. Позднее, во время сипайского восстания 1857 года, Лакхнау был одним из главных центров борьбы с английскими колонизаторами.
От Канпура до Лакхнау по шоссе — часа полтора, не более. Первое впечатление — опрятность, относительная чистота. Оно, конечно, усилено невольным сравнением с «индийским Манчестером». Мусульманские постройки непонятным образом гармонируют с европейской классикой, которой здесь тоже немало. Поражает здание вокзала. Это не здание даже, а система зданий, лес декоративных минаретов, невиданное столпотворение красно-желтых башен, то заслоняющих друг друга, то выстраивающихся в линию, то разбегающихся врассыпную, то собирающихся в кучу. Перед этим «лесом» на гигантской асфальтовой «лужайке» дремлют составленные друг с другом тысячи велосипедов, ждут хозяев сотни машин, толпятся велоколяски, длинные многоместные трехколесные такси…
Низкие мусульманские тумбы-усыпальницы, величественная колоннада Законодательного собрания, модерновая католическая церковь — изогнутая полукругом плоскость с белоснежной скульптурой Христа посредине, многоэтажные башни новых гостиниц, тихая набережная реки Гомати — все это слито в единый и неповторимый портрет города. Снова попадаю я в чащи из куполов и минаретов, оказавшись в медицинском колледже, или университете, или в Большой Имам-баре. Этот дворцовый комплекс был построен в 1784 году уже упоминавшимся мною навабом Асаф уд-Даулой, мусульманином-шиитом, в память о мученичестве сыновей Хазрата Али. Он представляет собой серию дворцов, замков, башен, куполов, кубов, оград. Главный зал, в котором за серебряной изгородью похоронен сам уд-Даула, считается крупнейшим сводчатым помещением в мире. Его длина — 53 метра.
В Лакхнау живет около миллиона человек. Но нет в нем скученности, грязи, пугающей бедности. Напротив, обращаешь внимание на обилие хорошо одетых, благополучных людей среди прохожих.
Из вестибюля фешенебельной гостиницы «Кларк» я наблюдаю публику, собирающуюся во внутреннем дворике: женщины в полупрозрачных ярких сари и мужчины в белом, скинув сандалии, усаживаются на мраморных плитах. Заметив седовласого старца, сидящего неподвижно, как памятник, на небольшой каменной тумбе, соображаю, что это индусский свами — отшельник-учитель, который, очевидно, будет посвящать верующих из высшей варны в тайны самопознания и самоуглубления. Так оно и есть. Вот он воздевает руки к небу и произносит тираду, заставляющую слушателей застыть в почтительном молчании. Этот свами, оказывается, большая знаменитость. Как сообщает мне кельнер, он прибыл в Лакхнау всего на один день, и поэтому брахманы будут валить сюда до глубокой ночи. У меня, однако, нет никакого желания самоуглубляться. Я знаю, что в Лакхнау много садов и хочу осмотреть хотя бы один из них.
Еду на далекую окраину города, оказываюсь в хорошо ухоженном парке с обширными зелеными полянами и — нарядными павильонами. Главная достопримечательность парка — ферма крокодилов. Здесь их разводят — и обычных аллигаторов, и гангских гариалов с тонкой, как клюв аиста, пастью. Гариалы хоть и относятся к разряду священных животных, предназначены для использования далеко не в божественных целях. Их кожа, оказывается, представляет значительно большую ценность, нежели кожа обычных крокодилов. На ферме их выращивают, а затем выпускают для массового размножения и специально отведенный естественный водоем. Они сидят на цементных бортиках бассейнов, копошатся в воде, отчаянно дерутся друг с другом из-за рыбы и издают зычный скрежет. Дети разглядывают их из-за стальной сетки.