— Я не ищу какого-то особого, только своего читателя, — ответил он. — Да и вряд ли есть резон даже мысленно «вербовать» себе читателя. Мои рассказы, судя по многим признакам, доходят и до ортодоксальных индусов, и до мусульман, к ним проявляют интерес и коммунисты. У нас в Индии литература стала одним из важнейших рычагов национальной интеграции, одним из самых мощных средств преодоления разобщенности, утверждения гуманистических идеалов. Тут одним адресом не обойтись. Хочу и пытаюсь апеллировать ко всем, кто вместе со мной переживает судьбы людей, из которых состоит народ… И еще — в такой стране, как наша, очень важно утвердить в сознании людей принципы терпимости, способствовать развитию более широких взглядов на жизнь.
— Недавно был реорганизован и возрожден созданный в 50-х годах и пришедший в последнее время в упадок Национальный комитет интеграции, призванный усилить борьбу за ликвидацию каст и кастовых различий. Что вы думаете по этому поводу?
— Комитет — хорошее дело, — улыбнулся писатель, — но ведь кастовая система терзает нашу страну уже тысячи лет. Шаги, которые предпринимает правительство, чтобы смягчить остроту кастовых конфликтов, конечно, похвальны. Однако достичь результатов можно лишь путем ежечасной, ежеминутной работы — идеологической, политической. Вместе с тем нужны жесткие меры. Вы, конечно, читали — следствие по делу об убийстве большой группы хариджанов в Бихаре еще практически не ведется…
Я читал. Зверское убийство нескольких крестьян из хариджанов в деревне Пира прогрессивная индийская общественность глубоко переживает. Хариджанов убили изуверы, нанятые землевладельцами. Только за то, они потребовали увеличения платы за труд.
— Преодоление кастовости — самая трудная проблема, — продолжал Вишну Прабхакар. — Но и менее сложные задачи на пути национальной интеграции требуют многолетней кропотливой работы, огромных народных усилий. Взять хотя бы вопрос о государственном языке. Я пишу на хинди, свободно владею бенгальским, гуджарати, маратхи. И разумеется, урду. Вопрос о том, какой язык в конце концов станет у нас государственным, меня лично не так уж волнует. Тем более, что в переводах мои книги читают повсюду в Индии. Но для миллионов бенгальцев или тамилов это весьма большой вопрос. Интеграция — процесс долгий и мучительный. Вы посмотрите, что происходит в Accаме и других штатах северо-востока! Экстремисты требуют изгнания так называемых иностранцев, составляющих чуть ли не половину населения штата, главным образом бенгальцев, эмигрировавших с территории нынешней Бангладеш с 1951 года, грозят выйти из Индийского союза. Всякого рода сепаратисты, поддерживаемые извне, терроризируют население. И все это — в рамках общего процесса интеграции. Слово «раштра» можно понимать и как «нация», и как «государство», раштра выковывается с большим трудом… На фоне такой вот сложной борьбы за единство развивается и другая борьба. Стране ведь надо решать гигантские задачи по преодолению вековой нищеты, хотя в этом плане проведены уже известные преобразования, но задача продолжает оставаться острой…
Писатель умолк. Тяжелая тень опустилась на миг на его лицо. Слишком запутан и тяжел клубок проблем, которые Индия должна решить во что бы то ни стало. И конечно же, за всем этим кастово-национальным камуфляжем просматривается процесс усиленной, ускоряющейся день от дня классовой дифференциации. Именно она в конечном счете наполняет жизнью, консервирует и усиливает все другие виды отчуждения. И это понимают некоторые герои Вишну Прабхакара. Доктор, вызванный к больному полицейскому, застрелившему когда-то его сына, шедшего во главе антиколониалистской демонстрации, говорит: мой сын стремился выполнить свой долг, а вы, начальник полицейского участка, выполняли свой. Разница лишь в том, что один хотел разбить цепи рабства, а другой — укрепить их.
Я хотел напомнить Прабхакару этот его давний рассказ — «Болезнь», но не успел.
— Я не коммунист, — сказал он. — Я разделяю основные принципы индуизма, хотя и не приемлю религиозной и всякой иной ограниченности. Но я твердо убежден, что люди в России счастливы. Счастливы по большому счету, ибо жизнь их озарена настоящей целью. Я очень ясно это ощутил во время своих поездок по Советскому Союзу.
Человек в белой шапочке-топи рассуждал о вещах, которые имеют для него принципиальное значение. Смеялся, перебивал себя и меня, шутил, мрачнел, волновался и неожиданно затихал. Уже начало смеркаться, когда он пошел провожать меня. К дверям моментально сбежались мои босоногие гиды, те самые, которые привели меня к дому мастера.
— Вы спрашивали о моих читателях, — просиял вдруг Вишну Прабхакар. — Вот они. Все они. Я ведь и для детей пишу. И буду считать себя абсолютно счастливым, если мои рассказы хоть в небольшой мере помогут вывести их души на орбиту человечности.
Аббас, Бенегал, Амрита Притам, Прабхакар лучше других слышат зов будущего, знают верный и добрый путь к нему, вселяют надежду в сердца людей.
«Сэкъюлэр дэмокраси»
Горбатая корова лениво разлеглась посреди площади, со всех сторон окруженной лавками. Старик в красном тюрбане, шевеля губами, отмеривает специальной бронзовой мерой-пиалой белоснежный рис «басмати» и высыпает его в мешок надменного, пижонистого слуги. Тощий чиновник долго торгуется, покупая яблоки. Продавец в модной кофте с безукоризненно подстриженными бакенбардами обрызгивает из стакана нарезанные дольками ананасы, дабы не теряли они товарного вида. Три школьницы в голубых пелеринах переходят площадь по диаметру. Кто-то выплескивает из мясной лавки ведро с помоями. Часовщик, разложивший на лотке корпуса часов, ремешки и браслеты, играет в шашки-камешки с галантерейщиком. Трое парней, вымазав тело пеплом и прицепив сзади изогнутые хвосты, изображают войско обезьяньего вожака Ханумана… Утро, солнце, тишина. Типичная картина в типичном индийском городке: все улыбаются, все довольны жизнью и друг другом.
Трудно представить себе, что день или два назад на этом пятачке лилась кровь, шел кулачный бой, падали, задыхаясь в предсмертном крике, дети. Как-то, едучи в Канпур, я задержался на полдня в Алигархе, который очень походит на описанный выше абстрактно-индийский город. Там было все: и корова посреди площади, и торговцы, игравшие в шашки, и школьницы в пелеринах, и улыбавшиеся зеленщики. Через два дня я ехал обратно. Алигарх казался вымершим — на улицах не было никого, кроме патрульных военных и полицейских. Оказалось, вчера какой-то индус, то ли из озорства, то ли по злобе, втащил в мечеть живую свинью, которая, освободившись из плена, своим яростным хрюканьем нарушила святость общения правоверных с Аллахом и долго не давала себя поймать. В ответ на это обиженные мусульмане подбросили в индусский храм традиционный символ оскорбления — отрезанные уши коров. Немедленно возникло чудовищное побоище, и власти, с трудом его разогнав, объявили комендантский час.
В тот раз все произошло в связи с ванаспати.
Несколько лет назад парламент принял билль, разрешающий свободный ввоз в Индию животных жиров для мыловаренной и фармацевтической промышленности. Подавляющее большинство населения Индии не употребляет в пищу животные жиры. Индусы, как правило, вегетарианцы, особенно строго блюдут свой обет, когда речь идет о говядине, ибо корова для них — священное животное. Мусульмане же нн под каким видом не едят свинины. И те и другие используют для ежедневной стряпни растительное масло — ванаапати. Когда в стране появилось много дешевых импортных животных жиров, предприимчивые дельцы стали потихоньку добавлять их в ванаспати. Прошло какое-то время, и вездесущие газетчики вывели этих дельцов на чистую воду. Разразился грандиозный скандал. Им воспользовалась находящаяся в оппозиции правая «Бхаратия джаната парти», она попыталась организовать широкую кампанию протеста не столько против нечестных дельцов, сколько против правительства, которое им якобы попустительствовало. В местах, населенных преимущественно индусами, во всем обвинили мусульман и наоборот — мусульманам все пытались объяснить происками «этих индусских язычников».