— Бросить меня? — изумляюсь я. — Ради капель? Почему? Я же тебя люблю, люблю, как безумный. Хочешь — уходи, — говорю я, — только знай, что никакие вонючие ушные капли не будут любить тебя так, как я.
Вот только ушные капли никогда ей не изменят. Она говорит мне это, а потом уходит. Можно подумать, я ей изменю.
И вот она снимает пентхаус на Флорентине[3] и каждый день ждет почтальона. А я — мне почтальон ничего не несет, так что мне и беспокоиться не о чем, и друзей за границей, которые посылали бы мне всякую всячину, у меня тоже нет. А то бы я ходил с ними по барам и жаловался бы им на жизнь. Я бы часто их обнимал, и не стеснялся бы при них плакать, и всё такое. Мы бы могли общаться годами, всю жизнь вместе провести. Это было бы так естественно, гораздо лучше капель.
То, из чего сделаны сны
Вокруг нас были полки, ломившиеся от упаковок с тем, из чего сделаны сны. Шестьсот обычных коробок, сто восемьдесят «семейных» и три тысячи флакончиков для одноразового использования. Было темно. Ночь. Амир Меири стоял за стойкой и плакал, как дитя. «Нам конец, — причитал он, — Керет, нам пришел конец». Мне было ужасно жалко его в эту минуту. У него не было будущего. У него не было даже немедленного настоящего. Я попытался представить себе его буквально через пять минут — там ничего не было, просто ничего. Честно говоря, проделай я такую же попытку относительно самого себя, тоже увидел бы одну темноту. Я был его партнером по бизнесу, так что мой коготок увяз не хуже, чем его.
Мы впервые столкнулись с этой штукой на Ко-Самуй. Один таиландец продал нам тюбик за двадцать батов, и мы были уверены, что это крем для загара. Увидев, что Амир мажет себе плечи, таиландец ржал, как ненормальный. «Ноу гуд, ноу гуд! — завопил на ломаном английском, размахивая руками. — Онли он айз!» Амир послушался и нанес немного крема на веки, я тоже. «Нау ю клоз айз анд длим!» — приказал таиландец. Мы закрыли глаза. Мы не уснули, но пришли сны. Мы продолжали бодрствовать, но они просто появились. Не галлюцинации, ничего подобного — в чистом виде сны. Амиру сразу приснилось, как он привозит эту штуковину в Израиль, набивает себе карманы баблом и покупает красную спортивную «мазду». А мне снилась ты, мы разговаривали по телефону, и ты говорила мне, что наш последний разговор перед моим отъездом был ошибкой, что по-настоящему ты любишь именно меня, а этот адвокат-стажер был просто так. И что ты ужасно скучаешь. И что мне вообще не надо было уезжать от тебя в Таиланд.
Мы открыли глаза — вокруг по-прежнему был Ко-Самуй. «Вели гуд, а?» — сказал таиландец. Мы купили у него всю коробку. Остались на Ко-Самуй еще на две недели. Две недели, в течение которых я мысленно раскрашивал картинки, изображающие мое возвращение к тебе. Я располагал их по порядку. Вот мы обнимаемся, вот — почти плачем от счастья. Вот этот прилизанный козел приходит забирать свои вещи из твоей квартиры, и я веду себя с ним очень мило, готовлю для него свежевыжатый сок, помогаю привязать двуспальный матрас к крыше его «пежо». Амир все это время сидел рядом и производил расчеты в тетрадке. «Мы будем миллионерами, — говорил он каждые несколько минут. — Супермиллионерами! Загашники «Тото»[4] покажутся сиротским приютом по сравнению с нашими карманами!»
И вот мы здесь, и Амир рыдает, как младенец. «Все пропало, — бормочет он и колотит по стойке. — Все деньги, какие у нас есть!» Ну да, не говоря уже о тех деньгах, которых у нас нет. «Откуда нам было знать, — всхлипывает он, — откуда нам было знать, что эта штука действует только на нас? Это нечестно, просто нечестно!.. »
Уж не знаю почему, но все обстояло именно так. На нас то, из чего сделаны сны, действовало совершенно волшебно, но все остальные просто пролетали мимо. Они мазали кремом веки, ждали — и ничего не происходило. С тем же успехом они могли мазаться хумусом. Сны приходили только ко мне и к Амиру.
Наконец Амир перестал плакать и уснул. Все еще всхлипывая, положив голову на стойку. Я достал из кармана приглашение на твою свадьбу. «Сучий таец, — пробормотал Амир сквозь сон, — блядский таец, как он нас поимел...» Я сунул приглашение обратно в карман, подошел к полке и взял семейную упаковку крема. Нанес на опущенные веки толстый-претолстый слой и стал ждать. Ничего не произошло. С таким же успехом это мог быть хумус. Но все равно я предпочел оставить глаза закрытыми. Я вспомнил стажера — ах, простите, теперь уже адвоката, — он был ужасно мил, когда я пришел к вам домой. Помог мне стащить вещи с лестницы. «Чтоб он сдох, — пробормотал Амир блюдечку для сдачи. — Чтоб он сдох, подонок. Я спляшу качучу у него на похоронах».