Сейчас же Карлос никуда не торопился. Медленно и аккуратно, ремешок за ремешком, он высвобождал меня из плена насквозь промокшей ткани.
— Вот так, — тихое одобрительное бормотание коснулось щеки; легкий, почти невесомый поцелуй обжег кожу не хуже раскаленного железа, отчего я дернулась, но Карлос будто ничего не заметил. — Вот и молодец, давай снимем это с тебя.
— Уверен, что какая-нибудь тварь не явится сюда обедать?
Мужчина качнул головой и уверенно, без колебаний ухватился за пояс моих штанов.
— Тут нет следов, на полу пыль. В этот дом давно никто не заглядывал.
— Странно, — я старалась говорить спокойно, но голос предательски срывался на писк. — Хорошее же место для лежбища.
— У зверья свои причуды. Возможно, они чуяли что-то. Не хотели здесь оставаться.
От такого объяснения мне стало не по себе.
Если уж местные хищники не хотели связываться с этой грудой странных камней, то что делать нам? И можно ли было здесь чувствовать себя в безопасности?
Нигде нельзя — вот в чем дело.
Здесь не было безопасных мест.
Карлос осмотрел мои плечи, коснулся пальцами отметин на бедрах, оставшихся от пояса. Все-таки, болтание в когтях, да еще и с таким весом не прошло бесследно. Темно-багровые следы отвечали на каждое прикосновение тупой болью, и я только удивлялась тому, как вообще смогла дойти сюда на своих двоих.
Из рюкзака Карлос достал инъекторы с регинолом и неизвестным мне лекарством.
— Будешь, как новенькая, — уверил меня он.
Уколы я едва ли почувствовала. Все, что осталось внутри — жуткая, нечеловеческая усталость. И ужас от того, что это еще не конец пути, даже не его середина.
Мы застряли, неизвестно где. Припасы скоро закончатся и все может пойти очень плохо.
Сжав пальцами пульсирующие виски, я глубоко вздохнула.
Успокоиться.
Мне нужно успокоиться…
— Тебе нужно поесть.
От одной мысли о еде внутри все перевернулось. Бурлящая кислота в желудке сделала парочку головокружительных кульбитов и радостно устремилась к горлу.
Подскочив на ноги, я бросилась к единственному окну и чуть не ослепла от накатившей волны раздирающей тошноты. Белые вспышки перед глазами появлялись с каждой болезненной судорогой, и мне казалось, что моя беспомощная оболочка сейчас просто вывернется наизнанку.
Я умоляла мироздание послать мне облегчение, молила собственное тело остановиться, но то, наплевав на все жалкие просьбы, продолжало скручиваться в жуткой агонии.
Когда желудок уже не смог придумать, что бы еще из меня выбросить, ужас закончился. Коленки подогнулись, и я осела прямо на пол безвольным мешком костей и вялых мускулов.
— Выпей, — Карлос без церемоний ухватил меня за затылок и запрокинул голову, вынудил приоткрыть рот. В горло полилось что-то кисло-сладкое, прохладное. А следом я ощутила, как в шею входит еще одна игла. — Это очистит кровь. Тебе полегчает.
Разлепив веки, я замерла, как кролик в свете фар аэрокара.
Карлос смотрел на меня со злостью, обидой, недоверием и… самым настоящим ужасом. В глубине расширившихся зрачков притаилась и поскуливала тень.
— Какой срок, Оттавия? — прошипел он, а я даже не сразу сообразила, о чем речь. Но когда вопрос все-таки до меня дошел, в голове резко стало пусто. Мысли разбежались, попрятались по углам и тихонько перешептывались друг с другом, оставив меня совершенно беззащитной.
Нет-нет-нет. Только не сейчас, Саджа, пожалуйста, я не готова!
— Какой срок?! — рявкнул он мне в лицо, и я впервые по-настоящему испугалась, заметив в потемневших до черноты глазах самое настоящее отчаяние.
— Я н-не уверена… — голос дрогнул, стало так жалко, невыносимо жалко себя, Карлоса, мир вокруг, что слова превращались в вязкие, липкие комки и никак не хотели слетать с языка, — я только успела с-сделать тест… а потом Шейн… и вот…
— Почему ты не отказалась лететь?!
Карлос был в ярости. Даже не так.
В бешенстве.
Он вскочил на ноги, отошел на пару шагов и застыл, будто я нож ему в сердце воткнула. Лицо исказилось дикой, невыносимой мукой.
— Я не могла отказаться!
Он не понимал. Как бы я объяснила свой отказ? Я работала на компанию, как и он сам!
— Ты могла придумать правдоподобную ложь! — он принялся расхаживать из стороны в сторону, от стены к стене, точно запертый в клетку зверь. — Ты могла сказать мне, в конце концов!
Он остановился, бросил на меня затравленный взгляд.
Внутри все заледенело, сердце едва толкало отравленную кровь.
— Ты и не собиралась, да?
— Карлос…
— Отвечай!
Медленно прижавшись к стене, я подтянула колени к подбородку. Унижение, страх и боль затопили меня, закружили в водовороте и бросили прямо на острые камни его осуждения, что отчетливо читалось в каждом движении, в интонации, в раскаленной бездне карих глаз.
— Я бы решила эту… проблему. Потом.
— Решила проблему? — он усмехнулся, будто никак не мог поверить в происходящее. — Ты не думала, что я должен знать? Что я могу захотеть… принять участие?
Губы сами по себе скривились в усмешке.
— Ты уже принял участие.
Карлос вздрогнул, по его лицу прошла тень. Опустившись на корточки, он протянул руку и коснулся моего дрожащего колена.
— Оттавия, ведь это и мой ребенок.
— Это мое тело. Я могу решать!
Карлос кивнул, но мыслями был где-то совсем далеко, а в его глазах разгоралось недоброе пламя.
— Так и есть. Но дело ведь не в теле. Pues si? Боялась потерять работу?
— Они не дали бы мне спокойно разгуливать беременной! — зашипела я в ответ. — Где это видано, чтобы Слышащий мог иметь детей?! Я бы и пикнуть не успела, как оказалась бы в лаборатории! И да, твою мать, я не хотела терять работу! Сказала бы я тебе, а дальше что?!
На последнем слове слезы уже вовсю текли по щекам и капали вниз с подбородка. Стукнув кулаком по земле, я бросила в мужчину обвинения, как камни:
— Это все ты виноват!
Казалось, я не могла задеть Карлоса сильнее.
— Я виноват? В чем?! Что притащил тебя сюда беременную? Или что пытался быть в твоей жизни хоть иногда?!
— В том, что я вообще беременна!
Он выразительно скрестил руки на груди.
— Это какая-то странная логика, Оттавия, тебе не кажется? Ты не думаешь, что твой суд несправедлив? — с каждым словом его голос все больше леденел, отчего моя кожа покрывалась мурашками. Волоски на затылке вставали дыбом от одного только взгляда на Карлоса. — Все исследования показывали, что у Слышащих не может быть детей! В чем я виноват? Позволь напомнить, что это ты искала встреч! Ты нуждалась во мне — и я шел. Ты требовала моего присутствия — и я всегда откликался, — он обхватил руками затылок и прикрыл глаза. — Мы работаем, иногда прыгаем в койку друг к другу, а потом ты сбегаешь и делаешь вид, что ничего не было! Ты меня на пушечный выстрел не пускаешь в свою жизнь, а потом являешься, вся такая жертва драмы, и заявляешь, что это я виноват? Сколько мы с тобой не виделись, м? Не помнишь? А я скажу! Шесть. Мать. Твою. Недель! И теперь я — козел отпущения. Ты хочешь обвинить меня в долбаном чуде? Или в том, что я разрушил твою “идеальную” жизнь?
— Да, разрушил! Ты разрушил мою жизнь, будь ты проклят!
Вскочив на ноги, я пихнула Карлоса в грудь, но не смогла сдвинуть его даже на дюйм. Собственная слабость и бессилие поднялись с самого дна души и душили меня, душили с такой силой, что слезы лились настоящим потоком, застилая глаза и размазывая мир вокруг.
— Ты никогда не понимал! Никогда, никогда, никогда!
Одно неуловимое движение — и я оказалась зажатой в кольце его рук. Оставалось только орать, плакать и жалко трепыхаться, потому что выбраться из “капкана” не получалось никак.
— Я понимал, — горячая ладонь легла на мой затылок и прижала сильнее, а шепот обжег ухо, и столько в нем смешалось всего, что я замерла, забыв, зачем вообще вырывалась. — Я понимал, потому что это похоже на тебя и камень, palomilla. Ты знаешь, как плохо и опасно тебе возле него, но и уйти не можешь. Это больная, обреченная любовь к неизвестности, навязанная тебе каким-то лабораторным безумцем, пожелавшим играть в бога. Вот только мне никто ничего не навязывал. Я выбрал тебя добровольно и не могу бросить, потому что не хочу без тебя жить.