— Благодарю, но мы вроде как торопимся. Надо вернуться в кордегардию, — Максим хотел было сказать «до темноты», но сообразил, что снаружи всё так же царит непонятная атмосфера то ли заката, то ли рассвета. — Пан командор сказал, что мне нужно заняться фехтованием и стрельбой, — выкрутился парень. — Хочу приступить как можно скорее. Как-то нехорошо соваться в такое дело, толком не умея обращаться с оружием.
— Понимаю, — степенно кивнул водяной. В этом «понимаю» было куда больше понимания, чем хотелось бы Максу: хозяин видел насквозь его страстное желание покинуть дом, но при этом оценил попытку быть вежливым и тактичным. Внезапно парня захлестнула волна обиды. В конце концов, он же не просил о таком подарке! И он ничем и никому не обязан! И вообще…
Вспомнились блеснувшие под веками старческие глаза. Вспомнилось смутно знакомое, но так и не опознанное ощущение. Максим — неожиданно даже для самого себя, повинуясь какому-то внутреннему порыву — заявил тестю:
— Если сегодня в ночь не назначат, я сразу же после окончания службы домой. Вы в которому часу ложитесь, пан? Не хотелось бы вас будить своим стуком.
— Ложимся мы рано, — задумчиво заметил водяной, как-то по-детски растерянно потирая щёку. — Но это не проблема, — он шагнул к каминной полке, открыл стоявший на ней ларчик и, пошарив там, извлёк связку ключей. Сняв с неё один, Кабурек протянул его Максу:
— Вот. Отопрёте сами. Только на лестнице осторожнее, третья снизу ступенька страшно скрипит. Я уж её вроде и смотрел, и заговаривал — дух там, что ли, какой поселился. Но скрипит, зараза, и всё тут.
Приятели вышли из дома Кабурека, миновали старый мостик, но вместо лабиринта двориков, не сговариваясь, направились дальше по улице. Сделав широкую петлю, та вывела их на давешний перекресток неподалёку от Малостранских башен. Шустал шёл молча, время от времени косясь на Максима. Когда тот, не останавливаясь, миновал трактир «У золотого гуся», капрал только печально вздохнул — такому вздоху мог бы позавидовать сам Марек Цвак — и поплёлся вслед за Максом на Карлов мост.
Впрочем, горевал Иржи преждевременно: когда они снова оказались на староместской стороне, младший страж всё с тем же мрачным и целеустремлённым видом прошествовал мимо лестницы к кордегардии, и по Иезуитской улице зашагал к Староместской площади.
— Я ведь уже предупреждал: вламываться в кабинет третьего секретаря и устраивать там склоку — плохая затея, — осторожно напомнил Шустал.
— Я не в Ратушу, — покачал головой Максим. — На Малой площади, по-моему, был трактир.
— Конечно. «У танцующего медведика», — живо откликнулся Иржи.
— Вот там и сядем.
— А почему не у «Гуся»? — непонимающе поинтересовался капрал. Приятель остановился, повернулся к нему, и глаза их встретились. — Ааа… — протянул Шустал. Ну, «Медведик», так «Медведик».
Всю дальнейшую дорогу до трактира Максим не проронил ни слова, а внутри, едва они уселись за столик, потребовал:
— Бехеровку!
Молодой гоблин, выполнявший обязанности подавальщика, с удивлением захлопал глазами.
— Что-что, пан?
Макс раздосадовано хлопнул себя по лбу, проворчал что-то под нос, медленно вдохнул, выдохнул и снова посмотрел на гоблина, который наблюдал за всеми этими упражнениями со всё более возрастающим изумлением:
— Выпить. Только крепкого.
— Сливовицу?
— Годится.
— Чем паны желают закусывать?
— Шпикачек жареных, — гоблин одобрительно кивнул. — Хлеба, лука. И кнедликов.
Подавальщик снова недоумённо воззрился на посетителя. Максим хотел было опять треснуть себя по лбу, но вовремя опомнился, решив, что для гоблина это будет уже чересчур — чего доброго, ещё выставят вон без обеда.
— Клёцки, — поправился он.
— И две кружки тёмного, — добавил Шустал.
Гоблин с явным облегчением улыбнулся, поклонился, и пообещав: «Сию минуту, паны!» — умчался на кухню.
— Что за бехеровка? — с интересом спросил Иржи.
— У нас это чуть ли не символ Чехии, — с иронией пояснил Макс. — Ликёр на травах.
— Ааа… Так бы и попросил. Здесь чуть не в каждом заведении свои ликёры и настойки, за год всех не перепробуешь. Каждый уверяет, что у него — самые лучшие, и держит рецепты в строжайшей тайне. А с чего ты клёцки какими-то кнедликами обозвал?
— С того, что так их у нас называют.
— Чудное какое-то слово. Но впрочем — почему бы и нет. Что же, — улыбнулся Шустал, — шпикачки у вас так и есть, шпикачки?
— Так и есть, — грустно улыбнулся в ответ Максим. — А сливовица это же то, что я думаю?
— Жуткое пойло, — предостерёг его капрал. — Ты бы не налегал. Если ночью в дозор, лучше иметь трезвую голову.
— Налегать не буду, — пообещал парень. — Только где она, ваша ночь?
— Придёт. Глазом моргнуть не успеешь, как накроет город.
— Закатов тут разве природой не положено?
— Природой-то закаты положены. Были. Но где ты видишь солнце? — повёл рукой вокруг них Шустал.
Новоиспечённого младшего стража вдруг прошиб холодный пот. Он понял, что и в самом деле за всё время пребывания в этом мире не видел на небе солнца. Сначала казалось, что причина в долгом, медленно догоравшем, и всё никак не способном догореть, закате. Потом на какое-то время Максим засомневался, и подумал было, что это, напротив, постепенно набирающий силу рассвет. Но миновало уже несколько часов — а освещение на улицах этой, другой, Праги оставалось всё тем же мягким, рассеянным и чуть приглушённым, идущим словно бы отовсюду и ниоткуда разом, скрадывающим очертания домов и людей, гасящем яркость красок и, кажется, даже уличный шум.
— А где оно? — настороженно поинтересовался парень.
— Утонуло в Чертовке, — печально констатировал Иржи.
Гоблин вернулся с заставленным мисками и кружками подносом. Сливовицу он принёс в глиняном стакане, от которого над столом тут же поплыл крепкий спиртовой дух.
— Я тебя предупредил, — на всякий случай подчеркнул капрал, прежде чем поднести к губам кружку с пивом.
Сливовица обожгла горло и Максим немедленно потянулся двузубой вилкой за поджаристой колбаской, ещё шкворчащей — её явно только-только сняли со сковороды. Шпикачка оказалась изумительно вкусной, и парень лишь теперь вспомнил, что у него, вообще-то, тоже давным-давно не было во рту маковой росинки.
— Насчет Кабурека… — осторожно начал Иржи, но Макс предостерегающе поднял ладонь:
— Не хочу об этом говорить. Документ подписан, брак зарегистрирован — баста. На том и закончим. Вряд ли от меня потребуют исполнения супружеских обязанностей. И вообще, я, может, в большом выигрыше: тесть ведь говорил, что его дочь великолепно готовит, — мрачно заметил Максим, делая ещё один большой глоток из стакана и чувствуя, как алкоголь начинает постепенно ударять в голову.
— Позовёшь как-нибудь пообедать в семейном кругу, — усмехнулся Шустал. Но, поймав сердитый взгляд приятеля, извиняющимся жестом развёл руки:
— Прости. Я не в обиду. И вообще, я вполне серьёзно — у меня же в Праге никого, а в казарме харчеваться то ещё удовольствие. На казённом пайке жир не нагуляешь.
— Почему никого?
— Потому что мои все в Таборе живут. Я дома уже три года не был, всё никак отпуск не дадут.
— А чего не женился? Был бы тебе и домашний уют, и, вон, свои шпикачки.
— Ага, как же, — скривился Иржи. — Во-первых, нашему брату, чтобы жениться, сперва нужно разрешение у командования получить. Это ты… — он явно хотел добавить «везунчик», но, заметив, как Макс с силой сжал рукоятку вилки, на ходу исправился:
— … особый случай. Семейный солдат начинает думать о доме, жене, ребятишках, становится осторожнее — это в общем-то даже хорошо. Но иногда начинает в принципе избегать опасности, делать своё дело, спустя рукава — это уже совсем не хорошо. Так что командование долго и тщательно взвешивает каждый такой запрос. Во-вторых, на что семью содержать? С нашим жалованьем не слишком-то разгуляешься. Жильё, питание, из одёжки что-нибудь… Пока ты один — с лихвой хватает, даже отложить можно про запас. Но семья — совсем другое дело. Ротмистр, скажем, такие расходы потянет, ему и на домик приличный хватит, если с начала службы понемногу сберегал, и на всё прочее. А я пока не ротмистр, — Иржи отсалютовал приятелю кружкой и надолго припал к ней. Допив пиво, он с наслаждением крякнул, поставил пустую кружку на стол — и велел тут же подскочившему к нему гоблину: