— Хорошо. О чем дальше говорили?
— Тут я спросил: «Что же это за парень, которого порезали?» Джанибек мне: «Девятый, еще Звонарь его зовут... Не слышал такого?» — «Нет, — говорю, — со Звонарем не вожусь. Человеческое имя-то у него есть?» Джанибек называл, да я — без надобности, не запомнил. Мамбетов, говорите?
— Так. А дальше что?
— На том, сказать, все и кончилось. Да, Джанибек закурил, добавил: все равно поедет к дядьке.
— Припомните поточнее, как он это сказал.
— Как?.. Стояли, курили. Он, видно, думал об этом самом Звонаре. Затянулся и сказал: «Все равно поеду в Саксаульскую».
— Можно это понять так: ему вроде бы что-то мешало — и это «что-то» было связано со Звонарем, с Мамбетовым, — тем не менее он все же решил ехать?
— Да, так я и понял.
— Любопытно... Что же дальше?
— И все. Ушел и не приходил. Наверно, действительно уехал к дяде.
— Так... А давно работает у вас Джанибек?
— Нет. После первого мая пришел.
— И как, что он за человек?
— Ничего вроде парень... Особенно-то не распространяется.
— Не припомните, о чем он думал, о чем больше всего говорил? Особенно детали, мелочи припомните, бывает «мелочь» — глядишь, золото.
— Не знаю, золото ли... Так, обо всем понемногу говорил.
— Как относится к выпивке? К деньгам?
— Не скажу, особенно не напивался, а было, любит.
— Ну, а по натуре как, любит, например, шикануть, нарядиться, скажем, как я? — Павлычев шутливо указал на свой яркий галстук, на рубашку, на отлично отглаженные брюки.
Линьков кивнул.
— Это — любит, хлебом не корми... Нет, про деньги. Мы ничего, прилично зарабатываем, а он получил последний раз получку, 113 рублей получил за полмесяца, и вдруг говорит: «Крохи несчастные». Я обозлился, ему: «Поди, дурак, больше заработай». Он мне: «И пойду».
— Так и сказал: «И пойду»?
— Так и сказал... И нарядиться любит — куда там. Машину мечтает купить, «Жигули». Только на какие гроши? Храбрый больно.
— Любопытно... Что еще можете сказать об Умырзакове?
— Да так... Молчит все больше.
Павлычев говорил и с другими кочегарами. Но они отвечали на его вопросы односложно, нового ничего не добавили.
Старший кочегар, Линьков, вышел проводить Павлычева.
— Да-а, — протянул он. — У нас работа лошадиная — на угле ведь, видели, если бы на мазуте крутилась технология... Но и у вас — не чай с лимончиком. Смотришь телевизор — скажем, «Следствие ведут знатоки», — ловко у них получается. А на деле, я знаю, — ох побегать надо...
— Да, всяко бывает, — сказал Павлычев.
У проходной они простились по-дружески.
Подполковник Сарсенбаев
— Товарищ подполковник, я заявляю решительный протест... На каком основании вы взяли подписку о невыезде с моего мужа, Шамова Геннадия?.. На том, что какой-то желторотик вместе со своей полусумасшедшей теткой решили, будто Геннадий кого-то там видел? Но откуда ему, желторотику, знать, что видел Геннадий и чего не видел? Почему вы верите всякой клевете?.. Выходит, на меня кто-то, допустим, на меня скажут, что я собираюсь убить свою соседку, — и вы посадите меня? Я требую, чтобы моему мужу немедленно разрешили выехать в отпуск... Или я иду к прокурору...
— Сегодня воскресенье, — негромко заметил Галимжан Сарсенбаевич, — в прокуратуре выходной.
— Что? Что вы сказали?
— Сказал: не надо распалять себя попусту — сегодня в прокуратуре выходной.
Темные глаза молодой женщины округлились, лицо, наоборот, вытянулось.
— Как вы разговариваете?
— Лучше подумайте, как вы сами разговариваете.
— Я буду жаловаться!
— Пожалуйста. Я вас не задерживаю.
Сарсенбаев встал, показывая, что разговор окончен.
— Нет, нет... Я пришла к вам... Я хочу...
И посетительница разрыдалась. Достала из сумочки платок, скомкала его, прикладывая к глазам.
— Подождите...
Сарсенбаев налил воды в стакан, пододвинул женщине.
— Выпейте.
— Спасибо.
Но пить посетительница не стала. Еще попромокала лицо скомканным платком, шумно вздохнула.
— Извините, — сказала уже примирительно, — у меня на междугородней триста пятьдесят-четыреста заказов за смену...
— А у меня, — откинув назад волосы, подхватил тем же тоном Сарсенбаев, — у меня, извините, восемьсот километров железнодорожной линии, от Туркестана до Саксаульской включительно, все станции и полустанки на ней, и на всех восьми сотнях километров должен быть порядок. А еще — все аэровокзалы. И еще — убийство вот надо раскрывать.