Но утром, когда я проснулась, было скверно и снаружи, и внутри… Я проснулась раньше его. Пошла в ванну. Я знала, что, если привести себя в порядок внешне, будет легче справиться с не порядком внутри. Теперь, когда я отмылась, подкрасилась, привела в божеский вид голову, вычистила плащ — видно, паркетина была вы брошена после ремонта, и на плаще остались полосы мела — теперь надо было только уговорить себя не вспоминать, не глядеть по сторонам, не думать, не поддаваться. И это непременно мне удалось бы, кабы не он. Вот, оказывается, где оно таилось — настоящее–то предательство. Он проснулся с единственным желанием немедленно умереть — только что бы вместе с ним умерли кошмары минувшей ночи…
И бесполезно было утешать его.
К тому же он спустился за газетами и вернулся в полном отчаянии:
— Ты же расцарапала ей лицо — простонал он — Вся твоя пятерня через всё лицо! Со всеми комментариями она демонстрирует его каждому проходящему мимо…
Он боялся, и природа его страха была проста и доступна.
Се всех сторон меня обступили приметы чужой жизни. И страшное одиночество накатило и смяло меня. Но тут он лёг. Он почувствовал дурноту, лоб его покрылся капельками холодного пота — ему стало худо с сердцем. Ну, во–первых, он пил накануне, во–вторых, ночь была бессонной, и, в-третьих, я видела, он не в состоянии преодолеть отвращение. Ни на одну секунду не сомневаюсь, что перед его глазами стояли мучительные картины — он видел двух дерущихся женщин и, од ной из них была я. Его отвращение имело прямое отношение ко мне, хотя никогда, ни за что он не признался бы в этом.
Я капала ему капли, открыла настежь балконную дверь, но тут же её пришлось закрыть, потому что в комнату ворвался громкоголосый рас сказ старухи о том, как пыталась она выловить проститутку, а та рвалась в четырнадцатую квартиру и дралась с ней. Лучше всего мне было бы уйти, но я боялась оставить его в таком состоянии. К тому же боялась и за себя. Боялась того, что начнется со мной, как только останусь одна. Ради одной себя, я бы не выбралась из этого кошмара.
И только чтоб отвлечь его, я стала говорить о том, о чём думала целое утре:
— Не понимаю, объясни мне, как в наших условиях, когда так не свободно жить, как могло интеллигентным, тоскующим по свободе людям — ведь этот кооператив, ваш кооператив, ведь здесь, по крайней мере, в каждой второй квартире слушают по вечерам приёмник и ахают, судят–рядят, в каждой второй квартире передают из рук в руки то «Континент», то «Архипелаг», и потом шёпотом, накрыв телефон по- душкой, обсуждают — как же могло прийти в голову этим людям добро вольно посадить у себя в подъезде цербера, сумасшедшую, могущую так страшно попрать самую последнюю из личных свобод? Консьержка!
Нет, это закордонное слове — там она и была бы консьержкой, не она бы, конечно, а просто женщина, отпирающая и закрывающая подъезд.
Но по эту сторону — это — вохровка. И ужас в том, что она приглашена самими заключенными постеречь их… Не понимаю, объясни мне…
В ответ на свою патетическую речь я услышала мирное похрапывание. Он уснул, и это было очень хорошо. И я позволила себе восхитительную бабью слабость, и легла рядом, обняв и уткнувшись в его плечо.
Мы проснулись часов в пять, одновременно и почти счастливые.
И очень голодные. Ещё утром я оказала, что сегодня же уеду, и те перь ждала, что он попросит меня остаться. Ну, если не сейчас, может быть, позднее, должен же попросить. Но, даже после того, что на этот раз принесло, казалось, полное и радостное освобождение — не то, что ночью: ночью мы спасали друг друга и не могли спасти — но даже после этого, он не предложил мне остаться. Мы решили пойти куда–нибудь пообедать, потом к моей приятельнице за вещами и на вокзал…
Я уже была совершенно готова к выходу, а он всё мешкал: открывал балконную дверь, перегнувшись через перила заглядывал на происходящую у подъезда жизнь. Вслушивался. А там как раз разворачивалась баталия между стражем ночным и её мужем. Как я поняла, ему надлежало сменить её на день, но он нашёл припрятанную бутылку водки, напился, и теперь жажда опохмелиться повлекла его к благоверной, с единственной целью — выпросить трёшку.
— Нажрался, прохиндей! — кричала она ему — Нажрался!.. — и дальше шло всё, чего я вдоволь наслушалась ночью.
Он закрыл балконную дверь и сказал:
— Не представляя, как мы пройдём мимо. Она узнает тебя и ус троит скандал…
— Не ходи со мной, Я одна пойду.
— Нет это невозможно…
— Не выходи одновременно. Выйду я, а потом ты…